Заблуждения сердца и ума - Клод Кребийон-сын

Пока мы находились в дальнем конце парка, где не было достаточно многочисленных зрителей для разыгрываемого ею спектакля, она не удостоила меня ни единым словом. Но едва мы вышли на главную аллею, как в ее обращении со мной произошла разительная перемена. Она вдруг словно проснулась и завела со мной оживленный, даже игривый разговор в крайне фамильярном тоне. Говорить так с человеком, которого видишь впервые, можно лишь имея относительно него далеко идущие планы. Эта перемена в обращении никак на меня не подействовала: я не интересовался ее причиной и сохранял тот же холодный тон, какой она взяла с самого начала. Этого нельзя было сказать о госпоже де Сенанж; заметив метаморфозу, происшедшую с ее приятельницей, она сразу уловила скрытую в этом опасность: она поняла, что если госпожа де Монжен и не стремится меня пленить, то, во всяком случае, хочет внушить очевидцам этой сцены, что нравится мне. Это несомненно противоречило планам госпожи де Сенанж; ведь и она, вполне вероятно, не столько дорожила победой над моим сердцем, сколько желала оповестить всех о такой победе. Маневры госпожи де Монжен были явно направлены против нее, и она перешла со своей приятельницей на сухой и неприязненный тон. Та отвечала тем же, и я в самом начале своей светской карьеры оказался яблоком раздора между двумя дамами, к которым сам был совершенно равнодушен.

Еще не поняв причины их обоюдного охлаждения, я заметил, что назревает ссора. Они то и дело окидывали друг друга насмешливыми и критическими взглядами, и вдруг госпожа де Сенанж, внимательно поглядев на госпожу де Монжен, сказала, что та зачесывает волосы слишком назад, что не идет к овалу ее лица.

– Возможно, сударыня, – ответила госпожа де Монжен, – я мало думаю о своем туалете и никогда не знаю, как выгляжу.

– Право, дорогая, – стояла на своем госпожа де Сенанж, – вам эта прическа совсем, совсем не к лицу. Сама не понимаю, как это я до сих пор не сказала вам. Вот и Пранзи, хотя он – вы сами знаете – находит вас очень миленькой, но и он заметил это в прошлый раз.

– Я не могу помешать господину де Пранзи высказывать свои суждения обо мне, – сказала она, – но не советую ему делиться ими со мной.

– Почему же, дорогая? – возразила госпожа де Сенанж. – Кто же, как не наши друзья, должны говорить нам правду о наших промахах? Я не хочу сказать, что вы нехороши собой, но такая прическа редко кого может украсить. Причесываться так – значит никогда не задумываться о своей внешности, без всякой нужды портить ее; или, вернее, – добавила она, ядовито усмехнувшись, – думать, что вашу красоту ничем нельзя испортить, а это уже слишком самонадеянно.

– Ах, полноте, сударыня, – возразила госпожа де Монжен, – кто нынче не самонадеян? Кто не считает себя вечно молодой, всегда привлекательной и кто в пятьдесят лет не носит такую же прическу, какую я ношу в двадцать два?

Эти сарказмы были так откровенно нацелены в госпожу де Сенанж, что она покраснела от гнева; но дальнейший ход перепалки мог быть слишком неблагоприятен для нее; к тому же ни время, ни место не располагали к сведению мелких счетов. И потому она оставила спор и обратила все свое внимание на то, что интересовало ее куда больше: пришло время доказать всем, что я принадлежу ей, а не госпоже де Монжен.

Не успели мы выйти на главную аллею, как все взоры обратились на нас. Обе дамы, в чьем обществе я прогуливался, были давно известны здешней публике; что до меня, то именно поэтому я заслужил особенное внимание. Зная этих дам, каждый понимал, каковы отношения, связывавшие меня с одной из них. Но обе так усиленно обольщали меня, что трудно было понять, которая из них владеет моим сердцем. Госпожа де Сенанж не могла мириться с этой неопределенностью и не жалела сил, чтобы положить конец возможным недоумениям: всякий раз как ее соперница хотела на меня взглянуть, она мешала той одним ловким взмахом веера, так что взгляд госпожи де Монжен пропадал втуне. К этому она прибавляла все приемы, которые некогда стяжали ей успех: говорила мне что-то шепотком, заглядывала в глаза так нежно, томно, самозабвенно, что ни у кого не оставалось сомнений насчет того, о чем ей не терпелось оповестить весь свет. Победа казалась ей тем более сладостной, что она слышала со всех сторон похвалы моей внешности. Но ей мало было восторжествовать над госпожой де Монжен: ей хотелось, чтобы я более живо откликался на ее любезности. Но я был задумчив, рассеян и едва отвечал на бесчисленные вопросы, которыми она мне докучала. Версак как-то успел убедить ее, что я в нее влюблен, и она теперь не могла понять, почему я все еще не объяснился. Она сознавала, что малейшее сомнение в моей любви вызовет жестокие насмешки госпожи де Монжен; но ей хотелось поскорее услышать признание из моих уст. Она вдруг вспомнила все, что Версак говорил о намерениях госпожи де Люрсе относительно меня; по его словам, я готов был ответить ей взаимностью. Госпожа де Сенанж решила, что наступил подходящий момент разузнать об этом поточнее, не компрометируя себя, и спросила как бы невзначай, давно ли я знаком с госпожой де Люрсе. Я ответил, что очень давно и что близкая дружба связывает ее с моей матерью.

– А я думала, – заметила она, – что это недавнее знакомство. Мне даже говорили, будто ей очень бы хотелось нравиться вам.

– Мне! – воскликнул я. – Уверяю вас, сударыня, ничего подобного ей и в голову не приходило!

– Просто вам неприятно признаваться в этом, не правда ли? – продолжала она. – Или вы не хотите ничего замечать? А может статься, вы и сами в нее влюблены? В вашем возрасте все нравятся, это бич слишком молодых людей. Вы связываете себя, не ведая, что творите: потому лишь, что ей так угодно; или потому, что по молодости лет вы не умеете отказать; или потому, что хотите поскорей узнать любовь, и самая доступная связь кажется самой желанной. И вот вы влюбляетесь; проходит время – и глаза ваши открываются, и вы видите, как опрометчиво поступили. Вы досадуете на свой выбор, начинаете стыдиться его, и наступает разрыв. Все это, конечно, и было у вас с госпожой де Люрсе.

– Она, как кажется, питает ко мне добрые чувства, – возразил я, – но…

– Ах, вы скрытничаете, – прервала она меня, – и только потому, что подобная связь далеко не льстит вашему тщеславию.

– Не думаю, что дело в тщеславии, – вмешалась госпожа де Монжен. – Это было бы уж слишком несправедливо по отношению к госпоже де Люрсе. Она достаточно привлекательна, чтобы нравиться.

– Вы так думаете? – сказала госпожа де Сенанж почти с жалостью. – Значит, у вас не такой вкус, как у всех. Когда-то она была очень мила и нравилась, но теперь об этом все уже забыли за давностью лет.

– Не так уж это было давно, чтобы вам не помнить тех времен, – возразила та. – Я, например, отлично их помню.

– В таком случае, сударыня, вы почему-то хотите, чтобы вас не считали молодой, – ответила госпожа де Сенанж.

Беседа двух дам все больше окрашивалась в тона вежливой перепалки. Она была прервана появлением Версака. Госпожа де Сенанж его подозвала, и он подошел к нам. Я не заметил в нем той победоносной развязности, которую так в нем ценил и так старался перенять. Казалось, его стесняет общество госпожи де Монжен; он так же терялся перед ней, как другие женщины терялись перед ним.

– Ах, вот и вы, граф! Идите сюда, – сказала ему госпожа де Сенанж. – Защитите меня от госпожи де Монжен: вот уже два часа она говорит бог знает что.

– Охотно верю, – сказал он серьезно. – Выдающийся ум способен с полным успехом обосновать самую странную и даже абсурдную идею. Но о чем идет спор?

– Вы знаете госпожу де Люрсе? – спросила госпожа де Сенанж.

– Знаю, и очень хорошо, – ответил он. – Это, безусловно, весьма почтенная дама, чья добродетель и приятные манеры известны всем.

– Госпожа де Монжен находит, что светскому человеку еще можно ее любить, не роняя себя.

– Ну, на мой взгляд, для этого требуется известная доля великодушия и даже самопожертвования, – сказал он.

– Это я и говорю, – сказала госпожа де Сенанж; – нельзя влюбиться в женщину ее возраста, не повредив себе в общем мнении.

– Как нельзя более справедливо, – согласился Версак. – Это был бы один из тех благородных поступков, которые нельзя совершать безнаказанно, ибо они отвергаются обществом.

– Полноте, что за вздор! – воскликнула госпожа де Монжен. – Общество каждый день прощает самые немыслимые экстравагантности; чем мы сумасбродней, тем снисходительней к нам свет; и вы решаетесь говорить, что…

– Вы правы, сударыня, – прервал ее Версак, – свет не только терпит наши экстравагантности, но даже поощряет их. Примеров тому сколько угодно, и я на собственном опыте не раз в этом убеждался. Но общество не ко всем одинаково снисходительно. Есть такие заблуждения, которые оно карает без всякой пощады.

– Возможно, общество порой проявляет нетерпимость, в этом вы правы, – согласилась госпожа де Монжен; – но оно было бы уж слишком несправедливо, если бы осуждало людей за то, что им нравится госпожа де Люрсе. Конечно, она далеко не молода, но мы видим множество женщин куда старше ее, которые еще внушают любовь или, во всяком случае, претендуют на это.