Бижутерия - Мередит Рич

Но по вечерам, свернувшись на раскладушке в продуваемом сквозняками амбаре, где спали коммунары, она гнала от себя мысли о Хэдли. Иногда, несмотря на усталость после дневных забот, так и не могла сомкнуть глаз. Однако в конце концов научилась ни о чем не думать и засыпать, сосредоточившись на одном дыхании. Ровно вдыхала и выдыхала и не позволяла посторонним мыслям проникать в мозг. И тогда через некоторое время забывалась. И чем больше она тренировалась, тем быстрее удавалось заснуть.

Вернувшись в Пфорцхайм, Мадлен ощутила гордость, что справилась с такой серьезной задачей. Хоть и с сожалением, она смирилась с тем, что произошло. Хэдли навсегда ушел из ее жизни.

В январе и феврале Уатт Макнил еще несколько раз приезжал в Западную Германию. И в какой бы ни был запарке, находил время заглянуть в Пфорцхайм и пригласить Мадлен на ужин. В такие вечера они держались непринужденно: девушка рассказывала об институте, а Уатт рассуждал о надоевших затянувшихся переговорах между Пшорном и братьями Браун. Сделка заняла гораздо больше времени, чем предполагалось, — приходилось устанавливать отношения между изначально враждебными сторонами.

— Единственное преимущество, — смеялся он, — что могу проведать тебя и доложить Анне.

— Очень хотела бы ее увидеть, — отвечала Мадлен. — Ребенок должен родиться в конце месяца. Он уже вырастет, когда мы встретимся.

— Не беспокойся, — улыбался Уатт. — Уверяю тебя, летом он все еще будет и выглядеть, и вести себя как ребенок.

Мадлен положила вилку.

— Летом я не приеду. Я хорошо справляюсь. И если не прервусь и буду работать дальше, то в начале следующего учебного года сумею начать дизайн. — Мадлен помолчала. — А если откровенно, мне нечего делать в Нью-Йорке. У вас я не могу остановиться из-за Хэдли. А Анна вся в ремонте и ребенке. Только буду путаться под ногами.

— Понимаю, — кивнул Уатт. — Но какие бы у вас ни были отношения с Хэдли, ты всегда желанный гость в нашем доме. Наверное, мне надо с ним поговорить.

— Ни в коем случае! — вспыхнула девушка. — Между нами все кончено. Раз и навсегда!

— Хорошо. — Он сжал ее руку. — Скажи, сколько тебе потребуется денег на летние курсы, и я обо всем позабочусь.

— Спасибо, — благодарно улыбнулась Мадлен. — Я верну вам все до цента.

— Я знаю. Но только после того, как станешь знаменитой.

— Вы такой милый! Что бы я без вас делала?

— Незачем об этом думать. Я в твоем распоряжении.

Зимний семестр показался Мадлен легче, особенно после того, как она стала свободно говорить по-немецки. И привыкла к дисциплине. Все задания необходимо было выполнять в точности. Никаких «почти» не признавалось. Часто это приводило в отчаяние, но девушка старалась изо всех сил. Научиться отмеривать и резать до восьмой доли миллиметра с самого начала казалось невероятным. Однако теперь она понемногу овладевала этим искусством. Ее воодушевляло стремление к совершенству, которого добивались студенты и требовали преподаватели. И сознание того, что, вернувшись из Пфорцхайма, она станет одной из лучших в своей области.

Преподаватели в институте были настоящими надсмотрщиками. Непревзойденные асы своего дела, они держались со студентами отчужденно, но всегда были готовы прийти на помощь. Правда, персонально заниматься с каждым у них не хватало времени. Работы было много, и они относились к подопечным с невероятной требовательностью.

Технический курс Мадлен заключался в резке и пайке металлов с абсолютной точностью. Ее учили резать и соединять детали. При этом любая линия должна была оставаться идеально прямой. А детали точно соответствовать размерам по высоте, широте и глубине. Стоило ошибиться на ничтожную долю миллиметра, и приходилось повторять задание.

Основным преподавателем Мадлен был герр Пфайффер, тощий лысоватый мужчина средних лет. Он не позволял своим студентам относиться к занятиям наплевательски. Месяцами группа только и делала, что резала и спаивала металлы в определенных пропорциях толщины. Со временем им стали позволять изготовлять простые модели колец — как круглых, так и квадратных. Завершился год золотыми браслетами и цепочками. На этой стадии технического мастерства моделирование играло совсем незначительную роль.

Как-то Мадлен в течение семи часов терпеливо билась над простым серебряным колечком. Она точно отмеряла, резала и паяла металл. А когда закончила, поняла, что получилось самое совершенное изделие из всего, что она до этого делала. И ее щеки удовлетворенно зарделись. Она уже надевала защитные очки, чтобы уберечь глаза во время полировки, когда к ее столу подошел герр Пфайффер. Преподаватель вежливо улыбнулся и попросил показать ему изделие.

Волнуясь, Мадлен протянула руку. Она ожидала, что на нее обрушится щедрый поток похвал. Она упорно трудилась, и кольцо получилось идеальным.

— Что ж, фрейлейн Латем. — Преподаватель внимательно изучил работу сквозь висевшую на шее на серебряной цепочке ювелирную лупу. — Недурно, недурно. Пожалуйста, повторите все снова.

Как часто Мадлен слышала от него за год эти слова, она бы не взялась сосчитать: «Недурно, недурно. Пожалуйста, повторите все снова». Но в тоне и в глазах читалось ободрение. Даже в начале года преподаватель не выставлял ее неучем.

Каждое задание приходилось повторять три-четыре раза, прежде чем разрешалось переходить к следующему. То же самое происходило на занятиях по техническому рисунку. Месяцами Мадлен рисовала молодые побеги и даже решила, что весной не сможет смотреть на почки на деревьях.

Но как бы то ни было, она приобретала знания. Простое одобрение герра Пфайффера доставляло огромное удовольствие. Шаг за шагом она приближалась к тому, к чему стремилась. К профессии ювелира-дизайнера.

И все-таки ей так хотелось зашвырнуть в корзину для мусора технический рисунок и начать моделирование. Каждый раз, когда проходила выставка дизайна старших студентов, ее одолевала апатия. Все «старшие» были годами моложе ее, почти все — выходцы из европейских семей, которые так или иначе на протяжении многих поколений были связаны с ювелирным делом.

Родители ее лучшей подруги-голландки Катрины владели ювелирным магазином в Амстердаме. Отец и дед Кристофа работали огранщиками камней в Идар-Оберштейне. Квартировавшая вместе с ней у Фишеров датчанка Бригитта становилась первым ювелиром в семье, но ее родные имели огромный литейный цех под Копенгагеном. Никто из них не ходил в колледж. Вместо этого все они занимались дизайном. Даже если бы они не поступили в институт, все равно бы учились у какого-нибудь мастера.