Моя легендарная девушка - Майк Гейл

Я проигрывал эту сцену в голове тысячи раз, и каждый раз мои слова вызывали у Вики такую бурю эмоций, что она прижимала меня к своей (будущей) груди и шептала:

— Я люблю тебя.

А вслед за тем наступали долгие годы безоблачной юности, которые я проживал в счастливой уверенности, что люблю и любим.

Когда Вики несколько минут спустя вернулась, я виновато отдернул ладонь с ее стула и встал. Гэри Томпсон, хронический псих, учившийся на класс старше и при этом, к сожалению, бывший почти что ее парнем, шел рядом с ней. Он был выше меня сантиметров на тридцать и на тыльной стороне ладоней имел отметины, которые, по слухам, остались после того, как он проткнул себе руки карандашом, пытаясь отравиться свинцом. Гэри сделал шаг ко мне, а я чуть отступил назад, чтобы ему хватило места.

— Я буду считать до десяти, — грозно сказал Томпсон.

— Хорошо, — сказал я и едва удержался, чтобы не добавить, что у него должно получиться неплохо — он ведь не в варежках.

— И если к тому времени, как я досчитаю, ты все еще будешь здесь — тебе конец.

Ему не пришлось повторять дважды.

С Вики я больше словом не перемолвился до конца школы. Когда я увидел ее в «Королевском дубе» два года назад, я так и ожидал, что невесть откуда сейчас выскочит Гэри Томпсон и как следует вздует меня за то, что я оказался с ней в одном пабе. Некоторое время мы переглядывались, а потом она подошла и заговорила со мной. Она спросила, чем я живу сейчас. В тот момент я был безработным и жил только на пособие, поэтому я сказал ей, что я хирург в клинике при медвузе в Эдинбурге. Это произвело на нее впечатление. Я спросил, что она поделывает, и она сказала, что она замужем за сорокашестилетним водителем грузовика по имени Клайв, и у нее трое детей, причем один не от Клайва, но он не знает. Я спросил, получила ли она от жизни то, что хотела. Она посмотрела на стакан с джин-тоником в своей руке, подняла его вверх и сказала:

— Да.

«Спасибо тебе, Гэри Томпсон».

Дело в том, что я так и не усвоил этого урока. И после Вики все, что мне нужно было от девушки, — это ощущение стабильности. Моей единственной целью в жизни было найти девушку, которая даст мне почувствовать себя в полной безопасности, так что мне никогда больше не придется беспокоиться о наших отношениях. Но в том, что ни с одной из тех, с кем я встречался, у меня так ничего и не вышло, виноват был всегда только я. Я постоянно преуменьшал степень моей неуверенности. И дело не в том, что я себя недооценивал — я считал себя достаточно завидной партией, — загвоздка была в том, что я никогда не верил до конца, будто женщина, находившаяся сейчас со мной, говорит Правду, потому что хоть Правда и неизменна, но меняются сами люди — и это я знал прекрасно. Но знал я и то, что это касается не всех — на свете есть женщины, обладающие волшебным свойством оставаться с тобой навсегда, вот только невозможно определить со стороны — которая из них на это способна. На женщинах должна быть определенная маркировка — всем сразу стало бы легче.

Если бы я и Агги все еще были вместе, я бы сделал ей предложение. Она бы, конечно, отказала мне, потому что в последний год, что мы провели вместе, она не раз говорила, что больше не верит в супружество. В частности, я был проинформирован об этом в тот вечер, когда мы сидели с ней на пятом ряду во втором зале кинотеатра «Корнерхаус», где-то на середине ремейка «Синдром седьмого года супружества»[58].

— Вилл, — прошептала она мне на ухо, — брак — дурацкая идея. Он не приживется.

— Уже прижился.

— Нет, что касается меня — не прижился.

Вот так. Я предпочитаю думать, что она сказала это, чтобы мы не поженились машинально, как женятся после университета многие пары. Это было скорее предупреждение, условие, заранее избавляющее ее от ответственности, штрих-код на наших отношениях, который как бы давал мне ощущение, будто наша любовь стремится к бесконечности, а на самом деле, наоборот, ставил на нашей любви закодированный срок годности, который могла прочитать только она.

Когда я получил диплом, я все-таки сделал ей предложение. Между нами произошел примерно следующий разговор:

Я: Агги, давай поженимся, то есть я хочу сказать — выходи за меня замуж.

Агги (твердо): Нет.

Я: Почему?

Агги: Мне это не понравится. Это будет ограничивать меня.

Я: Откуда ты знаешь? Ты же не была замужем.

Агги: Нет, но я какое-то время жила с парнем.

Я: Ты… что? У тебя был… ты жила с…

Агги: Не надо было тебе говорить. Я знала, что ты шум поднимешь.

Я (обиженно): Шум? Подниму? У меня есть полное право поднимать шум, узнав, что моя девушка на самом деле уже «жила» с каким-то парнем. Кто это? Я его знаю?

Агги: Нет… да, вообще-то.

Я: Кто? Кто из них это был?

Агги: Мартин.

Я (громко крича): Мартин? Мартин! Но у него же глаза слишком близко посажены. Ты не могла жить с человеком, у которого так близко посажены глаза! Ты ошиблась, этого не может быть.

Агги: Вилл, у тебя истерика.

Я: Это не истерика. Это я. Я просто остаюсь самим собой. Тебе тоже стоит это как-нибудь попробовать.

Я знал всех ее бывших — после нашего четвертого свидания я настоял, чтобы она о них рассказала. Из всех семерых Мартин мне особенно не понравился. Агги было всего семнадцать, когда она встретила его в ночном клубе в Ноттингеме. Через три недели она переехала в комнату в его общежитии и, в конце концов, в его спальню. Ему было двадцать, и он изучал политику в Политехническом институте. Он был жалок, при виде его вспоминались лозунги типа «Аристократов на фонарь»[59]. С рождения и до восемнадцати лет он воспитывался в частном пансионе, где занимался греблей, собирал марки и играл в «D&D»[60]. Но школу он закончил из рук вон плохо, поэтому в Оксфорд его не взяли, и он удовлетворился тем, что поступил в Политехнический институт. Понимая, что, если он будет придерживаться прежнего имиджа, его, вероятно, изобьет до смерти толпа социалистических активистов, которые ежедневно дежурили у студенческого профсоюза, продавая «Милитант»[61], Мартин — этот ни к чему не пригодный, бесполезный щеголь Мартин — решил создать себя заново. Он решил стать ярым фанатом группы «Смит». Бесследно исчезли хлопчатобумажные брюки, джемпера с треугольным вырезом, рубашки с мелкими пуговками и неопределенная стрижка, а вместо этого на свет явились все признаки маргинала. У него была дурацкая челка, как у Моррисси, дурацкое пальто, как у Моррисси, дурацкие ботинки, как у Моррисси, — и это еще ничего, но где ему удалось найти дурацкие очки, как у Моррисси, которые подошли к его маленьким, как бусинки, чрезвычайно близко посаженным глазам, мне никогда не понять.

Я так много знал о Мартине потому, что, когда я в третий раз ездил в Лондон на поиски жилья, по воле злой судьбы сидел в рейсовом автобусе рядом с этим мерзавцем. Я с ним познакомился за четыре года до этого в «Королевском дубе». Агги пришлось представить нас друг другу, потому что неожиданно для нее и для меня его группа «Очаровательные люди» (подражание «Смит», естественно) выступали там с концертом. В течение всего пути до Лондона (пять часов, черт подери!) он говорил только об Агги — как сильно она изменила его жизнь.

Что меня задело во всей этой истории с «сожительством», так это то, что Агги не придавала этому никакого значения. Она прожила с ним три месяца, потом бросила его, стала встречаться с другим студентом, с которым познакомилась в другом ночном клубе, и вернулась жить к матери. Я видел во всем этом эпизоде угрозу нашим отношениям. Когда все, что у тебя есть, это ты сам, отдавать всего себя кому-то другому семь дней в неделю и двадцать четыре часа в сутки — согласитесь, это все-таки имеет определенное значение. Она с легкостью пошла на то, чтобы сойтись с Мартином, несмотря даже на его глазки-бусинки. Тогда почему она не была готова провести остаток жизни со мной?

Если бы я знал наверняка, что в один прекрасный день окажусь в одной квартире с Агги и так пройдет вся наша жизнь, я бы больше ни о чем не волновался — я был бы счастлив. Я бы завел себе хобби. Может быть, даже смог бы полюбить футбол. Я был бы НОРМАЛЬНЫМ человеком. Но Агги со мной не было и, по всей вероятности, уже никогда не будет. Мне нужна была она. Только она. Она была создана для меня. Я был создан для нее. Она была моей Легендарной Девушкой, я буду тосковать о ней до конца жизни.

Я встал с кровати, открыл окно и сел на подоконник, свесив ноги наружу. Раскуривая сигарету, я слегка пукнул. От души хихикнув, я вдохнул вместе с дымом холодный сырой воздух и закашлялся, поперхнувшись мокротой. Я и сам не замечал, до чего душно было у меня в квартире, а теперь я словно бы видел, как застоявшийся воздух вытекает в окно. Моя сигарета светилась тепло и призывно. Длинный столбик пепла упал мне на джинсы. Я стряхнул его и снова подумал о еде. Затушив сигарету, я слез с подоконника и пошел на кухню. Я открыл банку спагетти и вытряхнул их в кастрюлю, затем включил плитку на полную мощность. Я как раз собирался снова закурить, как тут зазвонил телефон.