Собиратель костей - Андрей Дашков

Я долго не мог понять, что же изменилось вокруг, кроме угасавшего света. Это было какое-то незначительное изменение, не сразу бросавшееся в глаза, особенно в сумерках. Но оно давило на подсознание.

Потом я заметил, что каштановая роща полностью облетела за какие-нибудь несколько минут, которые мы пробыли в салоне самолёта. Зеленые листья толстым слоем устилали траву под деревьями. Их смерть заняла ровно столько времени, сколько длился жутковатый танец…

Этот обычный день с безумным вечером понемногу превращался в пепел. Пепел – к пеплу. Я чувствовал себя урной, хранящей прах всех ушедших дней и отживших поколений. И почти ощущал едкий привкус во рту – горечь волчьих ягод времени, отравляющих существование. Поистине убийца грёз…

Музыка, доносившаяся из салона аэробуса, стихала, тонула в шорохах, настройка «поплыла». Должно быть, Габриэль уже закончил свою интимную «беседу» с Чёрной Вдовой. Танго завершилось воплями духовых, визгом порванных струн, треском лопнувших мембран, дробью разбитых клавиш, стуком и уханьем брошенных инструментов. Кто-то отыграл в последний раз…

Но зато я услышал в наступившей тишине странные шорохи, пощёлкивания, клацанье, хлопки, неописуемые звуки тряски – как будто бармен взбивал коктейль в шейкере. Гремучие змеи? Кастаньеты? Реле? Трещотки? Но откуда, черт побери?! Догадавшись, я похолодел.

Зубы… Кости… Челюсти… Пальцы… Суставы…

«Пляска скелетов» – мне приходилось кое-что слышать об этом. И, слава богу, не пришлось увидеть! На моей родине Пляска считалась чем-то вроде страшной сказки, которой пугали не только детей, но и взрослых. Кажется, всем было утешительно думать, что это лишь трюки нечестивых факиров, ставшие большой редкостью из-за преследований имперских агентов и официальной церкви. Но сейчас меня отделяло от происходящего только несколько метров. Стоило сделать три-четыре шага…

Пляска оказалась долгой. Однако не настолько долгой, чтобы победило нездоровое любопытство и у меня возникло желание снова заглянуть в салон лайнера.

Я дождался Габриэля. Он вышел, когда все стихло. Он выглядел довольным и даже насвистывал себе под нос «Время – убийца грёз». Остановившись рядом, он потрепал меня по щеке (боюсь, по ЛЕДЯНОЙ щеке) и сказал:

– Ты много потерял, Санчо. Какая женщина! Жаль, что я оказался слишком молод для неё!

На следующее утро меня разбудил истошный женский крик.

Вообще-то устав, принятый в большинстве монастырей, весьма суров и неудобен для людей с минимальным воображением. В прошлом – грязном, кровоточащем и нестерпимо больном прошлом, в дни непоправимых бед, смертей и войны, – именно это неоднократно отвращало меня от последних убежищ, приготовленных на земле для отверженных, страдающих и гонимых. А ведь по всему выходило, что туда мне и дорога! Я обладал меланхолическим темпераментом, был миролюбив, разочарован в так называемом светском обществе, склонён к оседлости, тихим занятиям и размеренной жизни… И тем не менее монастыри всегда казались мне слегка приукрашенным вариантом казармы; в свою очередь, казарма была худшим из кошмаров, в который только может погрузиться внутренне независимый человек.

Судите сами: монахи – воинство Христово. Так они себя называют. Не случайный сброд, но армия. Как во всякой армии, среди них есть солдаты, офицеры, генералы; введена дисциплина, форма и знаки отличия; наконец, есть трибунал. Любой генерал заинтересован в том, чтобы солдаты выполняли его приказы, не рассуждая. Ведь рано или поздно ему придётся посылать их на смерть – не важно, будет ли это гибель от вражеского штыка, медленно действующей отравы еретика или дьявольского наваждения… И тогда должны быть запланированы «допустимые потери». Вероятно, я из этого числа.

В монастыре или казарме действительно можно укрыться на время от неразрешимых противоречий чудовищной клоаки, окружающей островки покоя и тишины. Чем заплатить за бесценную любовь, дарованную в юдоли печали? Надо всего лишь отказаться от самого себя. Забыть о зле и подчиниться добру. Не такая уж высокая цена для ничтожества. Но я предчувствовал: в этом странном состоянии куколки, которой обещано стать бесплотным мотыльком после грядущей погибели, в коконе самоизоляции, в колыбели монстра, отказавшегося от человеческой сути, в анабиозе просветлённости неизбежно вызревает какой-то новый ужасный грех, для которого ещё даже не придумано названия. Временное погребение может стать вечным. В обители спящих некому пробуждать ото сна. Охраняющие несчастных охраняют спасительную ложь…

Правда, иногда я встречал тех, кому удалось отсидеться, с пользой переждать невыносимые времена; тех, кто восстанавливал утраченную веру, в покорности и оцепенении вырастил себе новый хребет и вернулся в мир обновлённым. Но я знал, что такой путь закрыт для меня. Тупая, ослеплённая видениями рая, распевающая псалмы «солдатня»; «офицеры», обещающие спасение, как те, другие, чьи руки по локоть в крови, обещают земли, дома, богатства и женщин; «генералы», лицемерно снявшие с себя ответственность, подменившие объекты любви и ненависти, придумавшие для нас козла отпущения, отправляющие наши наивные претензии в преисподнюю и переместившие «последнюю инстанцию» ещё дальше – на недосягаемые небеса, – все они сломали бы мой хребет окончательно…

Возможно, мои сведения о монастырях устарели и грешат излишней амбициозностью. Во всяком случае, «Такома» выгодно отличалась от нарисованной мною мрачной картинки, хотя аббатису не назовёшь душкой. Но и палку она старалась не перегибать. Даже твердолобые фанатики быстро уставали, дыша отравленным воздухом, – как компенсация непробиваемой лобовой брони рано или поздно наступало размягчение мозга…

Иногда мне казалось, что человеческие устремления и сами люди медленно растворяются в желудочном соке Люцифера, выплеснутом на планету. А дьявол вовсе не противостоит Богу; он вообще никому не противостоит. Это было бы глупо и расточительно – ведь в его распоряжении вечность. Он просто ждёт. Что значат для него несколько тысяч лет человеческой истории?

Он ждёт в ледяном космосе. Он так долго странствовал в межзвёздной пустыне и вот теперь отыскал вымирающее поселение. Он ждёт, пока освободится комната в заброшенном мотеле. Тогда он найдёт там все то, что останется от прежнего, дряхлого и маразматического, выжившего из ума жильца.

Великая Смута показала, что цивилизация действительно зашла в тупик – людям больше незачем жить. Это запечатлелось в генах; мутанты и неизлечимо больные развеяли иллюзию «продолжения рода» и вечного обновления расы.

Расслабленность стала основным лейтмотивом жизни. Я верил, что можно преодолеть любые преграды, можно создать или развалить целые империи, можно стать пророком новой религии, можно добиться чего угодно, можно даже взять в руки самого себя, собрать и склеить кусочки мелких упований и разочарований, можно, сжав зубы, вопреки стихии и набегам вражеских орд снова и снова пытаться воплотить романтические мечты и возводить прекрасные, прочные замки из камней – день за днём, до самой смерти, – но что просуществует долго в зыбучих песках?