Стража - Сергей Радин

— Ниро… Ниро — мой пёс?

— Твой.

Когда он рассказывал о том, как странно смотрели ему в спину (и страшно!) и как он снял очки, чтобы проверить (он честно признался: не знал, что именно проверить) действие собственных глаз, он и не заметил, что говорит всё медленнее и медленнее. Заканчивая эпизод с очками, Вадим уже растягивал слова, и речь его становилась странно вязкой. Кажется, он понял что-то в последний момент, потому что успел прошептать: "Я… не могу… Исс…"

У кресла, в котором он сидел, была достаточно высокая и удобная спинка, чтобы прислониться к ней и уснуть. И Вадим уснул. Во второй раз. И опять неожиданно для себя.

— Что он хотел сказать своим "исс"? — неприязненно спросил Денис.

Без тени раздражения Август Тимофеевич откликнулся, не поднимая головы от перебираемых им страниц старой тетради:

— Вадим — мальчик интеллигентный. Он хотел извиниться за свой внезапный сон.

— Вы говорите так, словно ему и извиняться не надо было.

— Нашёл! — тихонько обрадовался Август Тимофеевич. — Я же помнил, что где-то читал об этом. Итак, наш гость наелся мяса и заснул. Судя по записям, Денис, надлежит тебе принести с балкона пластиковое ведёрко.

— Там так и написано: Денису пойти на балкон и взять?..

— Так и написано.

Денис встал и вышел. Старик продолжал перелистывать тетрадные листы. Они были так густо исписаны его мелким почерком, что не сгибались, и каждый лист поднимался тонкой волнообразной жестью. Старик вспоминал когда-то написанное и одновременно анализировал. Мальчик Вадим ("мальчиком" даже в мыслях Август Тимофеевич отделял Вадима-младшего от Вадима-старшего), кажется, думает, что пришёл туда, где знают всё. Он сильно ошибается. Всё знает только он сам. А здесь ему лишь помогают вспоминать.

Вернулся Денис, поставил белое ведёрко слева под рукой Вадима, сел на место. Он хотел что-то сказать, но старик так сосредоточенно смотрел на гостя, что он тоже невольно начал приглядываться к нему.

А гостю, наверное, снились кошмары. Он часто и тяжело дышал, и лицо было таким напряжённым, что исказилось в гримасе, близкой к горечи. Несколько раз Вадим что-то шептал, быстро и почти всхлипывая. Денис жадно вслушивался, но ничего не понял.

— Что с ним?

— Я нашёл в тетради строки, описывающие его состояние: "Вот сытый Зверь уснул и видит сны". Будем надеяться, что вместе с ним видит сны и Вадим.

— Почему — надеяться?

— "Надеяться" — слово многослойное. Если Вадим получит знания от Зверя (что, я думаю, сейчас и происходит), появится надежда на возвращение к обыденной жизни в городе. Ты же слышал, что он говорил о Шептуне-Деструкторе.

— Его слова — бред.

— Отнюдь. Ты тоже знаешь о Шептуне. Когда тебя приобщали к нашему маленькому тайному обществу, ты прочитал все положенные книги и записи.

— Я думал…

— Я знаю, что ты думал. — Старик улыбнулся улыбкой посвящённого — улыбкой жестокой, улыбкой превосходства знания над косностью мышления. — Ты думал — это игра. Тебя больше привлекали изучение эзотерических знаний и проведение застывших обрядов. Вадим вспомнил, как я брал его смех (и не только его — он сказал "наш смех") и бросал в воду. Я не помню этого, как не помню многого, и знаю, что не найду этого эпизода в наших книгах. Но эпизод был. Какой смысл в том, чтобы добавлять к заклинаниям частицу человеческого смеха, я не знаю. Но резон, очевидно, был. Я понимаю твоё сомнение и твой здоровый скептицизм. Боюсь, однако, тебе придётся сейчас усвоить одну маленькую информацию. Причём слепо. Мы не берём в своё тайное общество людей с улицы. Чтобы присоединиться к нам, нужно иметь в себе некий отличительный знак, угадываемый лишь интуитивно. Знак принадлежности к тем, кто несколько веков назад принял участие в первом обряде изгнания Шептуна.

— Я читал об этом обряде. Ну, и кто я?

— Ты священник.

— Абсурд. Вы знаете моё отношение к религии.

— Мы говорим не об официальной религии — о внутренней вере.

— И всё-таки… — Денис замолчал и потрогал что-то спрятанное на груди. — Я понял. Когда вы привели меня к себе и предложили выбрать предмет, который бы стал моим отличительным знаком, я взял крест. Но я всегда любил красивый антиквариат!

— Ты забыл о выборе. Было три креста. Ты взял нужный… Денис, я не хочу тебя ни в чём убеждать. При необходимости суть каждого прояснится. Так что не думай слишком много, кто и что ты такое.

— Я даже не знаю ни одной молитвы, — упрямо пробормотал Денис.

— Успокойся. Пора заняться Вадимом.

Наверное, от тяжёлого дыхания у Вадима пересохло в горле. Он дышал охрипло, а приглядевшись к нему, встал теперь Август Тимофеевич, сходил за новой пачкой салфеток. Спящий словно умылся, а вытереться забыл: пот сплошной волной заливал его лицо, стекал по шее, и серая рубаха быстро темнела сверху вниз.

Старик быстро и сноровисто принялся собирать салфетками влагу с лица спящего. Денис поморщился: показалось, или в комнате на самом деле резко запахло крепким мужским потом? Неприязнь к гостю взлетела до немыслимых высот. Сейчас в Вадиме Дениса раздражало всё: и его внезапное появление, лишившее всех покоя; и странности поведения; и спортивная фигура хорошо тренированного легкоатлета (что-то из области волейбола или баскетбола, думал Денис, старательно отгоняя напоминание, что из-за близорукости Вадим не мог заниматься спортом); а закрепляла эту неприязнь нестерпимая вонь от пота.

Ниро, лежавший у двери в комнату, поднял голову.

Внезапно Вадим в кресле резко выгнулся вперёд, будто судорожно потягиваясь, но пальцев, вцепившихся в подлокотники, не разжал. Он продолжал вытягиваться раз за разом, и было впечатление, что его пытаются скинуть с кресла. Вот он вытянулся в очередной раз, снова обмяк — и вдруг стремительно перегнулся через ручку кресла.

— Денис, ведро!

Даже если бы Денис был рядом, он бы не успел. А тут ему пришлось выскакивать из кресла напротив Вадима, в два шага огибать квадратный журнальный столик-тумбу. Отошедший за салфетками старик тоже оказался далеко.

И вся мутно-коричневая струя рвоты выплеснулась на ковёр.

В одну секунду неприязнь Дениса взорвалась ненавистью. Если Август Тимофеевич сейчас прикажет убирать это… это…

Август Тимофеевич с трудом приподнял содрогающееся тело Вадима и облегчил ему процесс очищения.

Ещё две конвульсии, больше похожих на судорожную зевоту, и Вадим будто снова перевалился на спинку кресла. Почему-то сильно испуганный, старик осторожно гладил его распластанные по подлокотникам пальцы и вполголоса повторял:

— Всё хорошо, голубчик, всё хорошо…