Двор. Книга 2 - Аркадий Львов

— И он говорил с вами? — поразилась Клава Ивановна. Нет, покачал головой Ефим, только показал пальцем и три раза повторил: русише швайн, русише дрекшайзе, русише Ванька.

— А где находился твой лагерь? — спросил Иона Овсеич.

Ефим задумался, пошевелил губами и вспомнил: лагерь находился во Франции, город Мец, не в самом городе, а немножко в стороне.

— И французское сопротивление ни разу не сделало попытку освободить заключенных? — удивился Иона Овсеич.

Ефим опять задумался, видно было по лицу, что перед ним проходят разные картины из прошлой жизни, потом вдруг обратился к Полине Исаевне и спросил: куда могла уйти его Соня с детьми и почему они так долго не возвращаются?

У Полины Исаевны сразу стал ком в горле, она не могла произнести слова, и Клава Ивановна ответила за нее, что была война, погибло, наверно, десять миллионов человек, если не больше, и как есть, так есть, тут уже сам Бог ничего не исправит, а Ефим должен еще радоваться: его маленькая Лиза жива, здорова и находится у хороших людей.

Ефим сказал, что у него был сын Ося, который сам умел сочинять стихи, и дочь Хиля, их маму звали Соня, а Лизу он не помнит. Она была сестричка?

Полина Исаевна, чтобы не расстраивать своим видом других, повернулась к стене, только дергались плечи, как будто напала сильная икотка, Иона Овсеич внимательно наблюдал гостя и барабанил пальцами по столу.

— Перестань стучать, — сказала Клава Ивановна, — и так стучит в голове.

Иона Овсеич на секунду перестал, потом опять возобновил, потому что нервы требовали разрядки.

Ефим вдруг поднялся, сказал, что ему пора идти, и направился к дверям, Клава Ивановна успела в этот раз своевременно остановить:

— Куда тебе надо идти?

Иона Овсеич был недоволен, что Клава Ивановна остановила: надо было дать возможность уйти, но не оставлять одного, а проконтролировать.

Через пять минут Ефим вторично поднялся и заявил, что он хочет к себе домой, пусть ему вернут ключи. Нет, очень ясно ответил Иона Овсеич. Ключи не вернут: квартира, которая раньше была его, Ефима Граника, теперь не его, а майора Бирюка, в данное время он со своей частью стоит в Берлине, а семья проживает здесь.

Хорошо, сказал Ефим, пока думали, что Граник мертвый, он не возражает, майор Бирюк мог жить в его комнате, а теперь Граник вернулся, и пусть уйдут, он хочет к себе домой.

— Ефим, — Иона Овсеич поднялся со своего стула, — сколько ты ни будешь повторять одно и то же, реальное положение от этого не изменится. Тебя освободили из лагеря по амнистии, в связи с тридцатой годовщиной Октября. Это во-первых, а во-вторых, доказывать, как должно быть, лишь на том основании, что так было, в данном случае неуместно. И в-третьих, можно только восхищаться, как хорошо у тебя начинает работать память, когда речь заходит о квартире.

Ефим зажмурил правый глаз, прикусил губу, на лице застыла улыбка.

— Перестань строить гримасы, — рассердился Иона Овсеич, — ты всегда был на это великий мастер.

Полина Исаевна, за спиной у Ефима, сделала мужу знак, чтобы не приставал, человек в таком состоянии, но Иона Овсеич попросил ее лежать спокойно и не вмешиваться не в свое дело.

— Дегтярь, — обратилась Клава Ивановна, — я так думаю, на сегодня хватит: у бедного Фимы и так достаточно впечатлений. Пусть немножко отдохнет.

Реплика Клавы Ивановны была того же сорта, что из уст Полины Исаевны. Иона Овсеич нахмурился, но этим ограничилось: мадам Малая уже встала, взяла Ефима за руку и пошли домой.

С жильем для Граника, как можно было предвидеть с самого начала, получилась целая морока. Первые несколько дней на квартире у Клавы Ивановны он еще как-то держал себя в рамках, потом взял себе привычку подыматься среди ночи, шарил по стульям, под кроватью и сообщал, что идет прогуляться по городу. У Клавы Ивановны, пока он возвращался с дурацкой ночной прогулки, чуть не выскакивало от страха сердце, а много ли человеку в ее возрасте надо.

Дегтярь вообще не одобрял всей этой возни с Граником, а теперь прямо сказал, хватит нянчиться, пусть устраивается на завод и получит место в общежитии. А если Одесса после войны перестала ему нравиться, он имеет полный простор от Черного моря до Белого и Охотского.

Эти слова Иона Овсеич передал через мадам Малую, но не было уверенности, что она вручит адресату, и он сам лично повторил Ефиму. Тот тихо выслушал, на лице застыла улыбка, как будто человек натянул маску, и опять потребовал ключи от своей комнаты, иначе нельзя открыть двери, а ломать топором он не хочет.

Иона Овсеич попросил Ефима не угрожать, Клава Ивановна вдруг засмеялась и своим глупым смехом свела на нет всю серьезность.

— Малая, — прямо побелел от злости Иона Овсеич, — Малая, я тебе делаю очень серьезное предупреждение! А если вам так смешно и весело, разберитесь сами, у меня нет времени заниматься пустяками.

Клава Ивановна с Ефимом вернулись домой, среди ночи он поднялся для очередной прогулки, она ни на секунду не сомкнула глаз и прислушивалась к каждому звуку с улицы, десять раз давала себе слово, что это конец, больше терпеть не будет, пусть устраивается как знает, и тут ей пришла в голову мысль насчет форпоста: в свое время Ефим вложил в него столько труда, что не меньше Чеперухи имеет здесь право на временный угол. В полной темноте Клава Ивановна отчетливо видела синие, как небо, слова: МЫ РОЖДЕНЫ, ЧТОБ СКАЗКУ СДЕЛАТЬ БЫЛЬЮ — на какой-то миг сильно защемило сердце, но в целом было хорошее чувство, ибо появился наконец какой-то выход.

Первый разговор Клава Ивановна имела со старым Чеперухой. К предложению насчет того, чтобы выделить Ефиму угол, Иона отнесся двояко: с одной стороны, человек должен иметь крышу, тем более жилец нашего дома, принимал активное участие в постройке форпоста, с другой стороны, живет семья, двое маленьких детей, только что вынесли мусор и навели порядок, теперь начинай все сначала. Пусть решает сам Зиновий.

Молодой Чеперуха задумался буквально на минуту и ответил, да, надо выделить человеку угол, и сам предложил план небольшой перестройки — сделать из одного окна дверь, а вместо верхней филенки, чтобы проходил свет, вставить стекло.

Клава Ивановна была счастлива, что так быстро и легко все уладилось, но тут встали на дыбы обе женщины — бабушка Оля и Катерина. Оля была в принципе против соседства с Граником, от которого не известно, чего ожидать, надо еще поговорить с докторами, а Катерина открыто угрожала обратиться в райисполком, поскольку хотят нарушить утвержденный проект, и тогда их всех выкинут отсюда.

Зиновий говорил Катерине, что она не посмеет идти на такой шаг, та, в ответ, называла его дурачком, которому писают в глаза, а он думает, божья роса.

Марина Бирюк, хотя ее дело было сторона, если не считать того, что она с семьей давным-давно переселилась в пустую квартиру Граников, взялась подзуживать Иону Чеперуху, которого раньше принимала за мужчину, а теперь оказалось, всем парадом в семье командует сноха. Иона отшучивался, что лучше выиграть по золотому займу даже десять тысяч рублей, чем получить в соседи одного Ефима Граника, но в словах Марины, конечно, была какая-то справедливость: полжизни прожили с человеком бок о бок, а тут эта чалдонка Катерина задает тон и хочет сделать по-своему. Правда, она не одна, а держится за руки с Олей, но это не меняет картины.

Через неделю Зиновий добился от своей Катерины согласия, но при одном условии: пусть Граник побегает в Сталинский райсовет, как бегали они, и принесет разрешение прорубить вместо окна дверь, а с простенком уже сами что-нибудь придумаем. Зиновий принял это условие и, в свою очередь, выдвинул новое дополнение: временно поставить ширму, вдвоем с Граником они собьют на всю ширину комнаты, а выходить и заходить, пока стоят теплые погоды, можно через окно, так что вообще никто никого не будет тревожить. Катерина представила себе, как этот малохольный Граник станет прыгать через окно, и опять зафордыбачила, а Зиновий объяснил, что прыгать не придется: внутри и снаружи они поставят по три-четыре ступеньки.

— Слушай, Зиновий, — скривилась Катерина, — вы, одесситы, сильно ловкие, думаете, хитрее всех.

— Что ты имеешь в виду? — Глаза Зиновия сделались нехорошими, с зеленым огоньком.

— А ничего, — сказала Катерина, — крепко держитесь друг за дружку.

На этот раз Катерина, хотя метила в яблочко, посадила, как говорится, в молоко: товарищ Дегтярь, такой же одессит, как Граник и Чеперуха, не только не поддержал нового проекта, но со всей ясностью предупредил, что никакого передела форпоста не допустит. Если Зиновий Чеперуха хочет просто выделить Гранику угол, это его дело, а всякие другие варианты можно рисовать лишь на бумаге.

Клава Ивановна сначала поспорила с Дегтярем, но потом должна была согласиться: новая стена и новая дверь в форпосте будут означать, что там уже две семьи и, следовательно, горсовету, чтобы вернуть помещение детям, придется выделить две квартиры.