Домик в Армагеддоне - Денис Гуцко

– Двадцатый. Тихая, двадцать. Священник сказал в трубку:

– Тихая, двадцать. Всенепременно. Да, Ваше Святейшество. Благодарствуйте.

Положил трубку и крепко растёр ладонями щёки. Пригладив раскосмаченную только что бороду, поднялся навстречу Степану Ильичу:

– Проходите, что же вы.

Степан Ильич сделал шаг, отделявший его от священника, и протянул ему дымящуюся чашку. Завитки пара, заметил Степан Ильич, движением воздуха прибило внутрь чашки, тонкими струйками потекли они вдоль фаянсового борта, но, как только рука остановилась, распушились и снова, трепыхаясь, полетели вверх. Он любил вот так понаблюдать за паром. Интересно, получится ли когда-нибудь рассказать об этом Фиме – каким разным бывает пар над чайными чашками.

– Попейте, батюшка. Так и не позавтракали ведь.

– Спасибо. Да вы поставьте, поставьте, я возьму, – ладонью указал на компьютерный столик.

Степан Ильич поставил туда чашку, извинился:

– Не сообразил, чтоб на блюдце. Невежда.

– Попью. Я и сам подумывал уже. Сушь во рту невозможная.

Замялись.

Догадавшись, что Степану Ильичу не хочется уходить, отец Никифор усадил его в кресло, сам сел напротив на офисный стул, стоявший возле компьютера. Взял чай, осторожно сделал первый пробный глоток. Вернув чашку на место, сказал:

– Вы бы уходили из дома. Вас выпустят и ничего плохого не сделают. Может быть, документы проверят, вопросы позадают.

– Я не стал бы ни о чём таком им говорить. Собственно… и не о чем.

Отец Никифор повёл плечами – то ли в том смысле, что не сомневался в благородстве Степана Ильича, то ли согласился, что не о чем.

Степан Ильич пригладил волосы, откашлялся.

– Я уйти не могу. Ефим…

Отец Никифор уважительно сдвинул брови:

– Я знаю вашу историю. Помоги вам Бог на вашем пути.

– Спасибо. Жаль, что мы с вами никогда не разговаривали, – ответил Степан Ильич и подумал: ведь ему надо было благословения сейчас попросить, когда священник сказал: «Помоги вам Бог»… и точно невежда…

– Да, не доводилось, – промолвил отец Никифор. – Успеется ещё, надеюсь.

– Конечно.

Степан Ильич снова пригладил волосы.

– Скажите, батюшка… так долго всё тянется… что дальше-то? Что вы решили?

Неожиданно для Степана Ильича отец Никифор ответил взволнованным, полным доверительных ноток голосом – даже наклонился слегка поближе:

– С трудом пробился к митрополиту. Объяснить всё надо было. Объяснить, прежде чем… По телефону не то, всё не то… Разве в трубку расскажешь… Чтобы правду не очернили. Чтобы людям неприятностей не было. Помощи просил. Обещали приехать Его Святейшество.

Выпрямившись и посмотрев на Степана Ильича с тревогой, отец Никифор покачал отрицательно головой, будто отвечая на какой-то его вопрос.

– Не было благословения на крестный ход, не было. Не было. Объяснить нужно. Пришлось бы всё равно, да так – совсем иной оборот…

Священник притих. Расправил складки на коленях. Степану Ильичу показалось: он уже произносит про себя те слова, которые предстоит сказать митрополиту.

Взглянув на Степана Ильича невидящим задумчивым взглядом, отец Никифор сказал:

– Вы пока не говорите им ничего, Степан Ильич. Я выйду сейчас, сам с ними поговорю.

– Что вы, я не стал бы… Я просто за Фиму волнуюсь.

Священник отпил чаю.

Степан Ильич подумал – ему пора уходить. Встал, руку к дверной ручке потянул, но вдруг остановился.

– Батюшка, есть у вас секунда для меня? Вроде бы ничего пока не происходит… Можно мне… я недолго.

– Слушаю вас, – сказал отец Никифор. – Да вы присядьте.

Вернувшись в кресло, Степан Ильич пристроился на самом краешке – как будто для того, чтобы показать священнику: недолго, на секундочку. Внимательно, точно боялся оторвать взгляд от чего-то крайне важного, уставился в свои переплетённые на коленях пальцы.

– Позвольте… Конечно, грош цена моим суждениям… Мне бы молчать в тряпочку. Но, знаете… давно хочу вам кое-что рассказать… Ну вот втемяшилось. Столько раз в уме проговаривал… Я, перед тем как сюда, к Фиме, прийти, в Новочеркасский храм ездил, – от смущения он высоко задрал брови. – Молиться. И… Там каменная мостовая… Знаю, знаю, вам, конечно, лучше моего известно… стало быть… каменная мостовая, она вся в таких небольших островках асфальта. Видно, когда-то умники, какой-нибудь секретарь тогдашний райкома-обкома решил заасфальтировать мостовую. Ну, может, чтобы приглушить как-то… закатать, словом, решили… Толстый был слой асфальта, прямо видно. И вот, весь сошёл. Как снег. Одни пятна небольшие остались. Да вы видели! А ещё – не знаю, видели – за храмом памятник, то есть не сам памятник – его-то вы, конечно, видели… Серьёзный такой памятник, замечательный памятник. Расколу казачества посвящён. То есть – воссоединению. Суть не в этом. Я, когда у памятника постоял, пошёл вокруг. Так там сзади табличка металлическая, бронза, наверное. А на табличке имена разных больших людей и не очень больших: губернатора, мэра, казачьих разных чинов. И вот – я уже добрался, добрался – там в списке тех, кто содействовал установке памятника… Списочек такой в несколько строк – с упоминанием должностей, регалий… Было чьё-то имя среди казачьих чинов, разных там хорунжих, есаулов – было вначале, когда табличку делали, вешали, – а потом это имя спилили. Аккуратно так спилили, болгаркой. Ленточку поверх имени вырезали. Кто-то, стало быть, выпал из обоймы, его – фить, и спилили. Непригоден стал – и спилили. Понимаете? Я что хотел… Табличка та вроде как на века туда определена была. Понимаете? А вот изменилось что-то у них промеж себя, перетасовалось как-то, и – р-раз, болгаркой, срезали. И кто-то уже в вечность-то не проскочит. Понимаете? Я – да, да – я путано изъясняюсь. Я что хотел… сказать… Вот мостовая перед храмом – она сквозь асфальт проступила. А тут – просто так, болгаркой, и всё. Понимаете? То есть…

Подняв глаза, Степан Ильич встретил колкий взгляд священника.

Отец Никифор поднялся, показывая, что пора теперь, достаточно.

– Я, владыко… Извините, – Степан Ильич тоже встал, руками развёл. – Я просто за Фиму переживаю.

Выйдя от отца Никифора, Степан Ильич отправился по дому, искать своих детей. Ефима сейчас лучше не трогать. Он как открытая рана. Глянуть, как он там, и уйти.

Как закончится этот день? Не было бы какого-нибудь штурма нехорошего, грубости, дубинок, заломленных рук.

Надя приклеилась к Юле. Тянет Надюшу к беременной. Надя будет хорошей матерью. Он хорошим отцом не был. Даже Наде. Она тоже не много видела заботы отцовской. И на что, главное дело, отвлекался? Работа… Городская больница, конвейерная медицина… Родственники больных, стыдливо сующие купюры в кармашек халата или мрачно выкладывающие на стол. Ну да теперь-то…

В проходной комнате, где недавно толпились все собравшиеся в доме, осталось человек пять. Сидели молча, как одинокие транзитники на вокзале. Поезд задерживается, мысли катятся.

В верхней гостиной – ещё человек семь. Среди них друзья Ефима. Нет, они его не видели. Хотел один побыть. Где-то здесь, никто во двор не выходил. Нет, менты пока не лезут.

Степан Ильич пошёл вниз.

Надю высмотрел сквозь стеклянную дверь на галерее – стоят на балкончике с Юлей, беседуют.

Спустившись в холл, Степан Ильич заметил, что из-под двери, ведущей в гараж, сочится свет.

Вошёл в гараж – чуть не столкнулись лбами с Виктором Саенко.

– Ой, – сказал, посторонившись. – Извините. Вы Фиму не видели?

Что-то в глазах Саенко испугало Степана Ильича.

Рассмотрел его.

В одной руке тот на весу держал хоругвь, нижний край которой был обмотан вокруг древка. Алюминиевое древко, собранное из составных колен, за спиной Виктора опрокинуло открытую банку краски.

«Разиня», – ругнул себя Степан Ильич, догадавшись, что это он, когда рисовал в прошлый понедельник на воротах номер дома, забыл банку закрыть.

Краска белой лужицей блестела на бетонном полу.

– Краска, – сказал Степан Ильич. – Вон, разлилась.

В другой руке, перехватив посередине топорище, Виктор держал колун. Не глядя на Степана Ильича, он шагнул в сторону, чтобы обойти его.

Времени на раздумья не было. Совсем не было времени на раздумья.

– Куда вы? – Степан Ильич вцепился в топорище. – Нельзя. Что вы?

– Уйди.

И потянул колун на себя.

– Нельзя. Что вы? Вы же верующий человек, Виктор. Как же…

Саенко согнул локоть, отчего Степан Ильич прижался к нему вплотную, договорив сбивчиво в самое лицо: «Как же вы с топором?» В следующую секунду Саенко дёрнул колун вверх и в сторону.

– Ой!

Степан Ильич повалился на пол.

Глядя, как Саенко приноравливается, чтобы пронести в дверь впереди себя хоругвь, Степан Ильич попробовал подняться. Под руку попал домкрат, больно прищемил палец. Бетонная пыль забивалась в ноздри.

– Да, эту забыл запереть, – сказал Антон, наступая на порог.

Он стоял напротив Саенко и, скривившись, отгонял от лица пыль.