Тень «Полярной звезды» - Филип Пулман

Изабел покачала головой:

— Он ушел оттуда невредимым? Его не ранили?

— Он был в полном порядке.

— О, слава Богу! Слава Богу! Но почему они так поступают, мисс Локхарт? Чего добиваются?

— Хотелось бы мне знать это. А теперь вот что… возвратиться домой вы не можете. Да и незачем. У вас там и нет уже ничего.

— Моя хозяйка попросила меня… сказала, что я все равно должна съехать, — отозвалась Изабел совсем тихо. — Да я ее и не виню. Мне некуда идти, мисс Локхарт. Эту ночь я спала на улице. Не думаю, что я…

Она закрыла глаза и опустила голову.

— Здесь для вас найдется место. Миссис Моллой постелет вам в соседней комнате. И пожалуйста, не возражайте, — продолжала Салли. — Мне нужна ваша помощь, это никакая не благотворительность. У нас с вами почти одинаковый размер, мы найдем что-нибудь для вас подходящее, а ужины миссис Моллой выше всяких похвал. И благодарить меня не за что. У меня, по крайней мере, еще есть жилье, и есть мое дело…

Только надолго ли, спросила она себя. Угроза Беллмана тревожила ее гораздо больше, чем она хотела в том признаться, и эта угроза где-то здесь, совсем близко, на темной улице за окном. Изабел — подтверждение тому, что он не остановится ни перед чем. Пока девушки занялись тарелками, чайными чашками, ночными сорочками, ворошили уголь в камине, эта мысль отступила на задний план; но она вернулась, когда заглянул Фредерик с новостями о Нелли Бад.

Изабел уже легла, чему Салли была рада. Фредерик сел у камина с чашкой кофе и рассказал, что Нелли Бад все еще не пришла в сознание; ее ударили по голове, и врачи не уверены, что череп не поврежден. Во всяком случае, ей обеспечен хороший уход, но говорить, что она поправится, пока еще рано. Фредерик купил цветы и поставил у ее постели; он сообщил также свое имя за отсутствием близких родственников пострадавшей; где разыскивать ее сестру (как же ее зовут? мисс Джесси Сексон?), он не имел представления.

Когда Салли рассказала ему о визите двух мужчин к Изабел, он кивнул с таким видом, словно ожидал этого. Общий счет Харриса и Секвилла рос; он предвкушал тот час, когда этот счет будет им предъявлен.

Некоторое время он сидел молча, задумчиво глядя в огонь и шевеля изредка уголь своей тростью.

— Салли, — сказал он, наконец, — переезжай-ка ты на Бёртон-стрит.

Салли выпрямилась в кресле:

— Мы уже все это прошли, Фред. Отвечаю тебе: нет. В любом случае…

— Речь не об этом. Я больше не собираюсь просить тебя выйти за меня замуж; об этом можешь забыть. Я думаю о Нелли Бад. Если уж они докатились до того, что избивают женщин до полусмерти, я хотел бы, чтобы ты была где-то рядом, только и всего. На Бёртон-стрит ты будешь в большей безопасности, так же как и…

— Я здесь в полной безопасности, спасибо, — сказала Салли. — У меня есть Чака, есть мой пистолет, и я не желаю, чтобы меня заперли в крепости и приставили охрану.

Она ненавидела себя за этот тон — колючий, высокомерный, самодовольный. Едва открыв рот, она уже знала, чем это кончится, была в ужасе, но уже ничего не могла изменить.

— Не будь дурой! — рассердился Фредерик и тоже сел прямо. — Я говорил не о том, чтобы охранять тебя, словно принцессу из волшебной сказки, черт бы ее побрал, я говорил о том, как поступить, чтобы ты осталась жива. Ты сможешь работать и ходить везде, как обычно, и, конечно же, у тебя есть собака, и все мы знаем, что ты способна выстрелом выбить сигарету у мухи изо рта, при том со связанными за спиной руками…

— Я не намерена выслушивать твои сарказмы. Если тебе больше нечего сказать…

— Хорошо, в таком случае послушай голос разума. Эти люди почти убили Нелли Бад — собственно говоря, они убили ее, насколько я знаю. Они уничтожили всю работу мисс-как-ее-там. И ты полагаешь, они станут колебаться, особенно после полученной от нас трепки, ты веришь, что они хоть на минуту задумаются перед тем, как напасть на тебя? О господи, девочка, да они сделают это с наслаждением. Беллман ведь угрожал тебе…

— Я сама могу защитить себя, — сказала она. — И я, право же, не нуждаюсь в твоем разрешении ходить куда пожелаю, как ты изволил это выразить…

— Я говорил не так. Я так не думаю, и я так не говорил. Если ты сознательно все извращаешь…

— Я ничего не извращаю! Я отлично знаю, что ты имел в виду…

— Нет, не знаешь, иначе не возражала бы с таким ослиным упрямством!

Их возбужденные голоса разбудили Чаку. Он повернулся, поднял голову, посмотрел на Фредерика и тихо заворчал. Салли механически опустила руку, чтобы погладить его по голове.

— Не думаю, что ты сознаешь, как выглядит все то, что ты наговорил, — продолжила она более спокойно, глядя не на него, а в огонь и чувствуя, как горькое упрямство сковывает ее. — Я не нуждаюсь в поддержке, мне не нужно, чтобы за мной ухаживали. Я не такая. И если ты этого, судя по всему, не видишь, то я не знаю, видишь ли ты меня вообще.

— Ты принимаешь меня за круглого идиота! — сказал он, и в его голосе послышалась действительно ненависть. — В глубине души ты считаешь, что я такой же, как все мужчины, — нет, я не так выразился. Дело не только в мужчинах. Ты считаешь меня таким же, как все остальные, и мужчины и женщины. Вот ты, а вот мы, все прочие, и мы ниже тебя…

— Это неправда!

— Это правда.

— Оттого, что я принимаю свою работу всерьез, оттого, что я не ветрена и не шаловлива… это значит, я смотрю на тебя сверху вниз, так?

— Так. И всегда. Всегда. Да представляешь ли ты себе хоть немножко, какая ты бываешь… непривлекательная, Салли? Когда ты являешь себя с лучшей стороны, ты великолепна, и я любил тебя за это. Но с дурной своей стороны ты не что иное, как ловкая, самоуверенная, высокомерная дрянь!

— Я? Высокомерная?!

— Да ты послушала бы себя! Я предлагаю тебе помощь, как равный равному, потому что беспокоюсь о тебе, уважаю и — да! — искренне привязан к тебе; а ты с презрением швыряешь все это мне прямо в лицо. И если, по-твоему, это не есть гордыня…

— Ты говоришь не обо мне. Это глупая выдумка, твоя фантазия. Пора тебе повзрослеть, Фредерик.

И тут она увидела, как изменилось его лицо. В его глазах что-то сверкнуло, выражение, которому она не могла подобрать слова, а потом угасло, пропало, и она подумала: в этот миг что-то умерло. Она протянула ему руку, но было поздно.

— С этим мы покончили, — проговорил он спокойно, вставая и беря свою трость. — И вообще, думаю, этого достаточно.

Она тоже встала и шагнула к нему. Но он вышел, не взглянув на нее, не произнеся больше ни слова.

В ту ночь, когда Салли сидела перед догоревшим камином и писала, писала, одно за другим, письма Фредерику, с отчаянием сознавая, что слова ложатся на бумагу также трудно, как и произносятся вслух, и, наконец, сдалась, уронила голову в колени и расплакалась; когда Фредерик заполнял страницу за страницей своими соображениями и догадками, а потом рвал их все подряд и начинал возиться с новой американской камерой, пока, потеряв терпение, не задвинул ее подальше в угол; когда Вебстер Гарланд и Чарльз Бертрам сидели и курили, и пили виски, и толковали обо всем на свете — о желатине, коллодии, калотайпах, механизмах затворов и негативах на светочувствительной бумаге; когда Джим, чуть не рыча от боли и совсем обессилев от любви, пропускал мимо ушей сигналы и дергал не те канаты, и ронял ящики, и покорно, с потерянным видом стоял перед режиссером, осыпавшим его бранью; когда Нелли Бад лежала без сознания на узкой кровати, рядом с которой стоял стул с цветами Фредерика; когда леди Мэри сидела, тихая, безукоризненная и печальная, за нескончаемым обедом; когда Чака видел во сне Салли, и охоту, и зайцев, и опять Салли, — в Сохо некий человек, постучав в дверь, спокойно ждал, когда его впустят в дом.

Это был молодой человек, проворный, сильный и решительный. На нем был вечерний костюм, словно он только что покинул званый обед или оперу, в руке он держал трость с серебряным набалдашником, которой легонько постукивал по ступеньке в ритме популярной песенки.

Вскоре дверь отворилась.

— А-а, — произнес мистер Уиндлсхэм. — Входите, входите.

Хозяин отстранился, давая возможность гостю пройти. Это был офис, которым мистер Уиндлсхэм пользовался для таких дел, которые не должны были как-то связываться с «Балтик-Хаус». Он тщательно запер дверь и провел молодого человека в теплую, хорошо освещенную комнату, где, поджидая гостя, читал роман.

— Пальто и шляпу, мистер Браун?

Мистер Браун отдал то и другое хозяину и сел, равнодушно поглядев на открытую книгу. Мистер Уиндлсхэм заметил его взгляд.

— «Как мы теперь живем», — сказал он. — Энтони Троллопа. [7] Увлекательная книжка о финансовых спекуляциях в мире литераторов и издателей. Вы любите романы, мистер Браун?

— Не, нащет чтения я не очень, — сказал мистер Браун.

У него был странный акцент, мистер Уиндлсхэм никак не мог соотнести его с каким-нибудь сословием или районом, какие были ему ведомы. Мистер Браун говорил так, как заговорят люди в будущем: сто лет спустя такая речь станет обычным явлением, но нельзя же было ожидать, что мистеру Уиндлсхэму это могло быть ведомо.