Ставка на возвращение - Николай Басов

Это было ужасно, более униженным Ростик не чувствовал себя еще никогда. Он едва не упал, настолько сильным было это потрясение. Но все-таки выпрямился, взглянул на чегетазура и понял, что именно теперь, в этот момент, и начинает ненавидеть эту расу, всю цивилизацию, начинает понимать, почему ламары не хотели войти в это более продвинутое в культурном и техническом планах сообщество. Им не позволяла подчиниться этому порядку вещей та самая гордость, которая подсказывает, что умереть может быть лучше, чем потерять собственную природу, ту самую, которая позволяла независимо и ясно мыслить, воспитывать детей, любить, пытаться выжить, пытаться строить собственный мир, каким бы он ни был.

Саваф снова перешел на единый, по крайней мере Рост его понял. Он сказал:

— Человек выяснил, где находятся их базы, теперь у нас есть шанс, причем превосходный и весьма надежный, направить комши к пещерам у озера. И тогда…

Теперь с ламарами должно было произойти что-то очень плохое, может быть, более скверное, чем смерть. Потому что у Савафа в отношении прибрежных ламаров, которые так умело и толково сражались с пурпурными до сих пор, имелся какой-то план… Что-то связанное с тем, как чегетазуры использовали и Ростика.

А он-то думал, если не будет слишком глубоко вчитываться в ту местность, которую его послали исследовать, то сумеет спасти хотя бы самые многочисленные их племена, где большинство составляли женщины и дети… От отвращения к себе Ростик едва не задохнулся, даже почему-то посмотрел на вены на руках, словно перегрызть их, мигом покончить с собой было бы выходом хоть в минимальной степени…

Как закончилась аудиенция, он уже не заметил. Его попросту вывели, посадили в какую-то машину, которая, поднимая шлейфы пыли, доставила его по широким, предназначенным для повозок улицам в ту часть города, где находился аэродром. Почему о нем вдруг проявили такую заботу, зачем вообще возвратили в комнатуху, где его по-прежнему с неистощимым терпением ожидала Василиса, он не знал.

Но догадывался. Догадка, впрочем, не радовала его. Просто он заслуживал с этой своей «закладкой» того, чтобы его силы хоть иногда сберегали. Или поблажка обещала, что с ним-то лично теперь все будет совсем неплохо, опасаться ему нечего, только он должен делать свое дело, выполнять распоряжения, которые ему спустит Саваф, а остальное… забудется.

Никогда не забудется, решил Ростик, дрожа под одеялом, которым его сразу же после возвращения укутала Василиса, даже не обратив внимания на то, какой он грязный и потный. Еще она попыталась напоить его бульоном из молдвуна, действительно приготовленного так, что он отдавал мясным духом. Не составляло особого труда придумать, что это куриный бульон, которым мама всегда поила его во время болезни… Нет, жестко приказал себе Ростик, если так вот «размазывать» чуждость этого мира, то со временем к нему можно привыкнуть. А к нему не следовало привыкать, следовало, наоборот, всячески ощущать не своим миром, страной, где правят чегетазуры, а основу составляют пурпурные… И разумеется, с этим миром следовало сражаться, что есть силы…

Как это следует делать, Ростик по-прежнему не знал, особенно в своем болезненном состоянии. Уж очень нереальной стала его мечта вернуться в Боловск. Может быть, он один окажется для человечества Полдневья хуже, чем налет целой армады черных треугольных крейсеров, ведь с этой самой «закладкой» он станет откровенным шпионом, пособником пурпурных и их хозяев, станет предателем…

Теперь ему следовало о многом подумать, прежде чем предпринимать хоть какие-то шаги. Но только не сейчас, не сразу… Уже сквозь сон он почувствовал, что Василиса обтирает его тряпочкой, смоченной в какой-то влаге, остро пахнущей лавандой и почему-то уксусом, вероятно, уж очень от него неприятно пахло. А запах самой Василисы, которым пропитались простыни и одеяло его кровати, теперь казался ему не чужим, а, наоборот, убаюкивающим и обещающим безопасность.

Неужели она и в самом деле стала мне как жена, подумал Рост и провалился в сон, уже настоящий, без опасений и без способности размышлять. Хотя теперь, как он догадывался, и во сне был для чегетазуров открытой книгой, потому что в его черепе, в его сознании было устроено небольшое, но достаточное для них окошко или даже целая дверь, чтобы они могли входить, когда им вздумается… Было от чего помешаться, только Ростик решил этого не делать, по крайней мере, пока не выспится как следует.

Глава 12

Болезнь Ростика, если это состояние можно было так назвать, затягивалась. Он лежал почти все время в кровати, его то и дело знобило, ему снились ужасные сны, но наяву приходили мысли, которые были хуже снов. Ох, как только он не ругал себя! И сволочью, и предателем, и подлецом, у которого нет чести, нет ни грана совести и который не сумел спланировать ситуацию, чтобы вывернуться из нее, не навредив тем, кто объективно был на его стороне…

Ничего не помогало. Он чувствовал, что, скорее всего, эта саморугань только ослабляет его, делает беспомощным и неэффективным. Вот если бы кто-нибудь из друзей отругал, возможно, он сумел бы собраться, мобилизоваться, а вот так, как получалось… Это только добивало его.

Какие-то оправдания, например, такие, что ламары все-таки не его племя, не его друзья даже, а просто подвернувшаяся цель, почти несчастный случай, как бывает иногда на стрельбище — тоже не приносили облегчения. Даже наоборот, они-то и вносили в сознание Роста впечатление его необычности, почти уникальности для чегетазуров, и если бы он сумел сделать так, чтобы избежать этого прямого предательства, тогда… Хотя, что могло быть тогда, он, конечно, не знал.

В общем, все было плохо. Очень плохо, просто отвратительно.

А потом вдруг, в один прекрасный день, на него навалилась такая тяжесть, что Рост понял: еще немного, и он начнет подумывать о том, чтобы наложить на себя руки. С его решительностью и умением доводить дело до конца это было, в общем-то, нетрудно. Украсть хотя бы простенький пистолет в Вагосе, начиненном оружием, как какой-нибудь из западно-американских городков фронтира, было плевым делом. Или добыть силой, или арендовать на время… А то и просто спланировать какие-нибудь действия, которые в итоге приведут к выстрелу вас-смера в упор, чтобы для Роста все кончилось фатально… Это было даже лучше, чем простое самоубийство. Все-таки он из православных, раз уж родился в России, к отцу Петру за советом ходил, не раз подумывал о том, чтобы научиться молиться по-настоящему, тогда — самоубийство не для него, он не синтоист какой-то.

Напряжение, тоска и мука нарастали, иногда делались невыносимыми. Тогда Ростик утыкался в подушку, как в детстве, чуть не с головой, но осознавал, что это состояние у него не просто так. Скорее всего, его мысли в эти моменты сканировались кем-то, причем жестко, даже безжалостно.