Том 2. Баллады, поэмы и повести - Василий Жуковский

Плавание Карла Великого*

Раз Карл Великий морем плыл,И с ним двенадцать пэров плыло,Их путь в святую землю был;Но море злилося и выло.

Тогда Роланд сказал друзьям:«Деруся я на суше смело;Но в злую бурю по волнамХлестать мечам плохое дело».

Датчанин Гольгер молвил: «РадЯ веселить друзей струнами;Но будет ли какой в них ладМежду ревущими волнами?»

А Оливьер сказал, с плечаВзглянув на бурных волн сугробы:«Мне жалко нового меча:Здесь утонуть ему без пробы».

Нахмурясь, Ганелон шепнул:«Какая адская тревога!Но только б я не утонул!..Они ж?.. туда им и дорога!»

«Мы все плывем к святым местам! —Сказал, крестясь, Тюрпин-святитель. —Явись и в пристань по волнамНас, грешных, проведи, Спаситель!»

«Вы, бесы! — граф Рихард вскричал, —Мою вы ведаете службу;Я много в ад к вам душ послал —Явите вы теперь мне дружбу».

«Уж я ли, — вымолвил Наим, —Не говорил: нажить нам горе?Но слово умное глухимЕсть капля масла в бурном море».

«Беда! — сказал Риоль седой, —Но если море не уймется,То мне на старости в сыройПостеле нынче спать придется».

А граф Гюи вдруг начал петь,Не тратя жалоб бесполезно:«Когда б отсюда полететьЯ птичкой мог к своей любезной!»

«Друзья, сказать ли вам? ей-ей! —Промолвил граф Гварин, вздыхая, —Мне сладкое вино вкусней,Чем горькая вода морская».

Ламберт прибавил: «Что за честьС морскими чудами сражаться?Гораздо лучше рыбу есть,Чем рыбе на обед достаться».

«Что бог велит, тому и быть! —Сказал Годефруа. — С друзьямиЯ рад добро и зло делить;Его святая власть над нами».

А Карл молчал: он у руляСидел и правил. Вдруг явиласьСвятая вдалеке земля,Блеснуло солнце, буря скрылась.

Рыцарь Роллон*

Был удалец и отважный наездник Роллон;С шайкой своей по дорогам разбойничал он.Раз, запоздав, он в лесу на усталом конеЕхал, и видит, часовня стоит в стороне.

Лес был дремучий, и был уж полуночный час;Было темно, так темно, что хоть выколи глаз;Только в часовне лампада горела одна,Бледно сквозь узкие окна светила она.

«Рано еще на добычу, — подумал Роллон, —Здесь отдохну», — и в часовню пустынную онВходит; в часовне, он видит, гробница стоит;Трепетно, тускло над нею лампада горит.

Сел он на камень, вздремнул с полчаса и потомСнова поехал лесным одиноким путем.Вдруг своему щитоносцу сказал он: «СкорейСъезди в часовню; перчатку оставил я в ней».

Посланный, бледен как мертвый, назад прискакал.«Этой перчаткой другой завладел, — он сказал. —Кто-то нездешний в часовне на камне сидит;Руку он всунул в перчатку и страшно глядит;

Треплет и гладит перчатку другой он рукой;Чуть я со страха не умер от встречи такой». —«Трус!» — на него запальчи́во Роллон закричал,Шпорами стиснул коня и назад поскакал.

Смело на страшного гостя ударил Роллон:Отнял перчатку свою у нечистого он.«Если не хочешь одной мне совсем уступить,Обе ссуди мне перчатки хоть год поносить», —

Молвил нечистый; а рыцарь сказал ему: «На!Рад испытать я, заплатит ли долг сатана;Вот тебе обе перчатки; отдай через год». —«Слышу; прости, до свиданья», — ответствовал тот.

Выехал в поле Роллон; вдруг далекий петухКрикнул, и топот коней поражает им слух.Робость Роллона взяла; он глядит в темноту:Что-то ночную наполнило вдруг пустоту;

Что-то в ней движется; ближе и ближе; и вотЧерные рыцари едут попарно; ведетСзади слуга в поводах вороного коня;Черной попоной покрыт он; глаза из огня.

С дрожью невольной спросил у слуги паладин:«Кто вороного коня твоего господин?» —«Верный слуга моего господина, Роллон.Ныне лишь парой перчаток расчелся с ним он;

Скоро отдаст он иной, и последний, отчет;Сам он поедет на этом коне через год».Так отвечав, за другими последовал он.«Горе мне! — в страхе сказал щитоносцу Роллон. —

Слушай, тебе я коня моего отдаю;С ним и всю сбрую возьми боевую мою:Ими отныне, мой верный товарищ, владей;Только молись о душе осужденной моей».

В ближний пришед монастырь, он прио́ру сказал:Страшный я грешник, но бог мне покаяться дал.Ангельский чин я еще недостоин носить;Служкой простым я желаю в обители быть».

«Вижу, ты в шпорах, конечно бывал ездоком;Будь же у нас на конюшне, ходи за конем».Служит Роллон на конюшне, а время идет;Вот наконец совершился ровнехонько год.

Вот наступил уж и вечер последнего дня;Вдруг привели в монастырь молодого коня:Статен, красив, но еще не объезжен был он.Взять дикаря за узду подступает Роллон.

Взвизгнул, вскочив на дыбы, разъярившийся конь;Грива горой, из ноздрей, как из печи, огонь;В сердце Роллона ударил копытами он;Умер, и разу вздохнуть не успевши, Роллон.

Вырвавшись, конь убежал, и его не нашли.К ночи, как должно, Роллона отцы погребли.В полночь к могиле ужасный ездок прискакал;Черного, злого коня за узду он держал;

Пара перчаток висела на черном седле.Жалобно охнув, Роллон повернулся в земле;Вышел из гроба, со вздохом перчатки надел,Сел на коня, и как вихорь с ним конь улетел.

Старый рыцарь*

Он был весной своейВ земле обетованной,И много славных днейПровел в тревоге бранной.

Там ветку от святойОливы оторвал он;На шлем железный свойТу ветку навязал он.

С неверным он врагом,Нося ту ветку, бился,И с нею в отчий домПрославлен возвратился.

Ту ветку посадилСам в землю он родную,И часто приносилЕй воду ключевую.

Он стал старик седой,И сила мышц пропала;Из ветки молодойОлива древом стала.

Под нею часто онСидит, уединенный,В невыразимый сонДушою погруженный.

Над ним, как друг, стоит,Обняв его седины,И ветвями шумитОлива Палестины;

И, внемля ей во сне,Вздыхает он глубокоО славной старинеИ о земле далекой.

Братоубийца*

На скале приморской мшистой,Там, где берег грозно дик,Богоматери пречистойЧудотворный зрится лик;С той крутой скалы на водыМатерь божия глядитИ пловца от непогодыУгрожающей хранит.

Каждый вечер, лишь молебныйНа скале раздастся звон,Глас ответственный хвалебныйВосстает со всех сторон;Пахарь пеньем освящаетДня и всех трудов конец,И на палубе читает«Ave Maria» пловец.

Благодатного УспеньяСветлый праздник наступил;Все окрестные селеньяЗвон призывный огласил;Солнце радостно и ярко,Бездна вод светла до дна,И природа, мнится, жаркойВся молитвою полна.

Все пути кипят толпами,Все блестит вблизи, вдали;У́бралися вымпеламиЧелноки и корабли;И, в один слиявшись крестныйБогомольно-шумный ход,Вьется лестницей небеснойПо святой скале народ.

Сзади, в грубых власяницах,Слезы тяжкие в очах,Бледный пост на мрачных лицах,На главе зола и прах,Идут грешные в молчанье;Им с другими не вступитьВ храм святой; им в покаяньеПеред храмом слезы лить.

И от всех других далекоМертвецом бредет один:Щеки впалы; тускло око;Полон мрачный лоб морщин;Из железа пояс ржавыйТело чахлое гнетет,И, к ноге прильнув кровавой,Злая цепь ее грызет.

Брата некогда убил он;Изломав проклятый меч,Сталь убийства обратил онВ пояс; латы скинул с плеч,И в оковах, как колодник,Бродит он с тех пор и ждет,Что какой-нибудь угодникЧудом цепь с него сорвет.

Бродит он, бездомный странник,Бродят много, много лет;Но прощения посланникИм не встречен; чуда нет.Смутен день, бессонны ночи,Скорбь с людьми и без людей,Вид небес пугает очи,Жизнь страшна, конец страшней.

Вот, как бы дорогой терний,Тяжко к храму всходит он;В храме все молчат, вечернийВнемля благовеста звон.Стал он в страхе пред дверями:Девы лик сквозь фимиамБлещет, обданный лучамиДня, сходящего к водам.

И окрест благоговеньяРаспростерлась тишина:Мнится, таинством УспеньяВся земля еще полна,И на облаке сияетВозлетевшей девы след,И она благословляет,Исчезая, здешний свет.

Все пошли назад толпами;Но преступник не спешитИм вослед, перед дверями,Бледен ликом, он стоит:Цепи всё еще вкруг тела,Ими сжатого, лежат,А душа уж улетелаВ град свободы, в божий град.

Уллин и его дочь*