Великий Годден - Мег Розофф

ни с кем из нас он не контактировал. Вероятно, ему было ужасно стыдно.

Следующим летом Хоуп жила в доме на берегу одна. Потом, в августе, к ней приехал ее новый друг по имени Томас. Он не был актером; мы решили любить его так долго, как будет любить его Хоуп. Хьюго жил в нашем доме. Мэтти очень много времени посвящала пересмотру своих взглядов на жизнь. Тамсин снова арендовала Дюка. Алекс и папа обнаружили на побережье три вида летучих мышей, которых они там никогда прежде не видели.

Мама покрасила свадебное платье Хоуп в цвет индиго, перешила плечи и надевала его, когда шла в оперу.

Что касается меня, то я рисовала, плавала, общалась с Хьюго. Мы разговаривали о художественной школе и о том, что сможем когда-нибудь сделать.

Когда у меня возникало такое желание, я обозревала берег в подзорную трубу и иногда рисовала то, что видела. Если день был ясным, в поле моего зрения попадали тюлени, лодки под парусами и грузовые суда, я также любила смотреть на сверкающие во время гроз молнии и вертикальные потоки дождя. Видела иногда баклана на фоне неба – черного, с рваными крыльями. А иногда, когда мои глаза были закрыты, передо мной представали обрывки моего будущего. Иногда серебристые, иногда темные.

29

Два года спустя я поселилась в сквоте на юге Лондона. Там не было отопления, почти не было крыши, зато его населяли то и дело сменяющиеся компании моих друзей и друзей друзей, некоторые из которых даже оказывались вполне адекватными. Мы были завзятыми помоечниками, знали, как пользоваться всем бесплатно – транспортом, мебелью, электроприборами, красками. Снимали сливки с забракованных богатств лучших рынков Лондона и питались как короли.

Я научилась водить машину, чинить водопровод и находить бесплатное место в студиях. Зимой же, когда дом отключили от коммуникаций, мы ужасно мерзли. Одевались мы в благотворительных и военных магазинах (австрийские военные брюки на ватине, румынский морской мундир, советские шапки из искусственного меха), потому что они были дешевыми и одежда там была теплой. А в свободное время устраивали демонстрации против правительства.

Я, когда мои пальцы замерзали так, что я их не чувствовала, часто заходила в местное кафе с товарищем по студии; мы сидели там, пили чай и говорили о том, что нужно починить его фургон и поехать на зиму в Испанию, дабы не умереть от холода. Но ничего из этого не имело значения, когда мир начинал казаться местом, в котором может произойти что угодно.

Одним январским днем я сидела в этом кафе и смотрела, как дрожащие местные жители спешат домой, и тут мимо окна прошествовал огромный скорбный бассет-хаунд, а на другом конце поводка – надо же! – был Мэл. Я вскочила и стала стучать в окно, он увидел меня, и его лицо просияло.

Он быстро вошел в кафе, топая и потирая руки, чтобы согреть их, и хозяин указал ему на табличку, где было написано: Вход с собаками запрещен, но разве кто мог противостоять упреку в этих влажных коричневых глазах?

– Гомез! – Я была ужасно рада видеть Мэла, но мои отношения с Гомезом были куда проще, и потому я обратилась сначала к нему. Особого энтузиазма он не выразил, но доброжелательно обнюхал меня.

Я встала, и мы с Мэлом какое-то время просто смотрели друг на друга и улыбались. Три года – слишком большой срок для того, чтобы держать камень за пазухой. Ради Хоуп никто из нас не признавался, что мы очень скучаем по нему, но мы скучали. Может, и он по нам тоже.

Я заказала еще чая, и мы сели.

– Хорошо выглядишь, – сказал Мэл, и я поведала ему, что у меня все хорошо, вот только холодно, мое будущее по-прежнему неясно, но у кого оно ясно? Рассказала, чем занимаюсь, где живу, о том, что Мэтти собирается учиться в медицинской школе, а Алекс до сих пор преследует летучих мышей. Рассказала и о последней маминой опере, и о том, что больше никто не ходит в Большое плавание.

После неловкой паузы он спросил:

– А как Хоуп?

Никогда не теряй надежды.

– Хорошо, – ответила я. – Она по-прежнему с Томасом.

Он ничего на это не сказал.

– Ты скучаешь по ней?

Он посмотрел на меня:

– Каждый день и каждый час. Даже сейчас я не очень понимаю, что произошло. Колдовство какое-то, какое-то заклинание. Я проснулся, и оказалось, что мое королевство исчезло. – Мэл покачал головой.

– Произошел Кит Годден. Возможно, пока мы тут с тобой разговариваем, он разрушает новых для него людей.

Мэл пристально посмотрел на меня:

– Я как-то до сих пор существую. Я ранен был, но не упал!

– Шекспир?

– Ай-ай-ай! – сказал он. – Уильям Эрнест Хенли. Девяностые годы девятнадцатого века или около того, так что ты ошиблась всего на несколько столетий. – Он откашлялся: В глухой ночи без берегов, когда последний свет потух, благодарю любых богов за мой непобедимый дух. Бла-бла-бла, и так далее, и тому подобное. Лишенья были велики, и я в крови – но не согбен[6]. Животрепещущее произведение.

– В глухой ночи без берегов. Как мило.

– Вот уж точно не мило. – Он высокомерно нахмурился. Мэл в своем репертуаре.

– Значит… ты не стал бы это повторять?

Он вздрогнул.

– А ты как думаешь? – Затем испытующе посмотрел на меня: – А ты?

Умный старина Мэл.

– Может, и стала бы. Я не слишком хорошо умею говорить «нет».

Он рассмеялся:

– По крайней мере, честно.

Мы пили чай и думали о том, как неосознанно поверили в один и тот же мираж. Постыдные связи.

– Чертов мальчишка, – наконец сказал Мэл.

– Ты когда-нибудь приедешь на побережье?

– Конечно. – И это прозвучало у него как «нет».

– Обещаешь?

– Как Хьюго? – сменил тему Мэл.

– Он замечательный! – Он действительно был замечательным и по-прежнему моим лучшим другом.

– Это хорошо.

Мы еще немного поговорили о том о сем – о Мэтти, Тэм, пьесах, кастингах, художественной школе, политике, – а потом Мэл посмотрел на часы и сказал, что ему пора. Мы оба встали, он обнял меня и отпустил, только когда испугался, что за нашими объятиями последуют слезы. Гомез тоже поднялся на ноги и шумно отряхнулся.

– Скоро мы все соберемся вместе, – сказал Мэл.

– Правда?

– Конечно, – улыбнулся он и ушел вместе с бассетом.

Я минуты две вглядывалась в темноту за окном на случай, если он передумает и вернется, но он этого не сделал, и я позвонила маме, а затем Хьюго, и я совершенно уверена, что мама все рассказала Хоуп. А может, и Хьюго ей рассказал. Встреча с Мэлом была важной новостью.

Больше я о нем ничего не слышала.

Спустя несколько месяцев Хоуп получила открытку от Флоренс Годден. Та все еще жила в Лос-Анджелесе, была «слишком занята» и «так гордилась дорогим Китом», но никто из нас не стал гуглить его.

30

Когда я вспоминаю