Музей «Шпионский Токио» - Александр Евгеньевич Куланов

и Петербургской губернии проживающих, и об их занятиях»{57}. Добросовестные исполнители заодно взяли на карандаш еще и всех китайских и корейских дипломатов в Санкт-Петербурге, справедливо полагая, что отличить корейца или китайца от японца по внешним признакам может оказаться совсем не просто (в деле то и дело фигурируют обороты типа «по виду японец или кореец»). Надежда Ким могла попасть в широкую полицейскую сеть и как «азиатка», имеющая подозрительные связи с миссией корейского посланника при дворе русского императора.

Так или иначе, весной 1904 года полиция организовала «филерские проследки» за Надеждой Ким. Агенты Секретного отделения тщательно собирали информацию о том, кто она, как и на что живет, с кем контактирует, если удается – с кем и о чем разговаривает. Словом, всё, до самых мелочей. Зафиксировали, конечно, и последовавшую вскоре смену места жительства. Рапорт об этом составил 28 мая 1904 года полицейский надзиратель Рыбников (еще одно совпадение фамилий реальных и литературных героев из одной и той же эпохи и темы):

«Проживающая по Каменноостровскому пр. в доме № 19, кв. № 13, жена 2 гильдии купца города Владивостока Надежда Тимофеевна Ким, с племянницей Екатериной 11 л. и сыном Романом 6 лет 28 сего Мая выбыли на жительство по Большому пр. Петербургской стороны угол Бармалеевой улицы в дом № 59/2, кв. № 9».

Женщина получила от наблюдателей незатейливую кличку «Корейка» – видимо, спутать ее было не с кем. Одного из основных «контактеров» Надежды Тимофеевны обозначили как «Брата», явно исходя от родственных связей с «Корейкой». И сам по себе этот персонаж – чрезвычайно любопытная личность.

Братом таинственный тридцатилетний кореец доводился не самой Надежде Ким, а ее мужу – купцу 2-й гильдии из Владивостока Николаю Николаевичу Киму или, по-корейски, Ким Пёнхаку. Корейское имя «Брата» – Ким Пёнъок, а русское – Евгений Николаевич Ким, и служил он сразу в трех местах: преподавателем корейского языка на кафедре китайской и маньчжурской словесности в Санкт-Петербургском университете, в корейской дипломатической миссии переводчиком самого господина посланника и… с началом Русско-японской войны – в Военно-статистическом управлении Генерального штаба Российской империи, то есть в военной разведке – все в том же качестве переводчик{58}. На всякий случай (ну а вдруг?) негласное наблюдение было установлено и за ним, и за его русской женой Марией Матвеевной («30 лет, блондинка, среднего роста, с правой стороны носа небольшая родинка, черная короткая жакетка, черная юбка и черная шляпа с траурной вуалью, кличка “Бородавка”»), и за проживавшей с ними вместе сестрой жены Верой Коргузаловой.

Еще один встречавшийся с ними всеми кореец получил кличку «Шрам»: «Брюнет, лет 25, выше среднего роста, без бороды, длинные крученые усы, на левом подбородке (так в документе. – А. К.) шрам. Летнее сероватое пальто, сероватые брюки, черный котелок». Личность зловещего «Шрама» в котелке, как и многих других персонажей этого полицейского дела, установить пока не удалось. Вообще, несмотря на обилие подшитых документов: отчетов, рапортов, сводок – по прочтении дела складывается впечатление, что полиция несколько хаотично воспринимала фиксируемые ей события. Возможно, так кажется оттого, что в материалах дела нет результатов ее аналитической работы, если таковая вообще проводилась. Неизвестно, например, что удалось узнать сотрудникам Секретного отделения о дальневосточных связях семьи Ким, а там очень многое должно было бы заинтересовать российскую полицию.

Супруг Надежды Тимофеевны и старший брат Евгения Николаевича был не просто купцом 2-й гильдии. Николай Николаевич Ким – Ким Пёнхак имел репутацию одного из самых уважаемых людей Владивостока, столпа коммерции и образца порядочности, являлся совладельцем кирпичного завода, строительной компании и судовладельцем. А еще – хозяином своеобразного светского салона, который любили посещать не только (а может быть, и не столько) русские особо важные персоны, но и крупнейшие представители иностранного, в основном японского, бизнеса в Приморье. К тому же по крайней мере частью своих предприятий Николай Николаевич владел на паях с японским партнером – известнейшим коммерсантом Дальнего Востока Сугиура Рюкити, встречавшим когда-то на вокзале триумфатора Сибири подполковника Фукусима как представитель одного из японских националистических обществ. Вместе с Сугиура Ким-старший исполнял подряды не только местных заказчиков, но и Военного министерства Российской империи, в том числе на строительство Владивостокской крепости – объекта, как мы понимаем, сугубо секретного и для Токио весьма интересного, особенно в преддверии войны. Так что Надежда Ким была не просто купеческой женой, а супругой предпринимателя немалого регионального масштаба и на редкость запутанных связей. А брат его, будучи личным переводчиком корейского посланника в Санкт-Петербурге, имел доступ ко многим секретам российско-корейских отношений, да еще и трудился в штаб-квартире русской военной разведки. Поставим себя на место разведки японской: было бы странно, если бы она не уделила Надежде Тимофеевне толику своего внимания. Возможно, именно так рассуждали в Секретном отделении, если там уже тогда знали примерно то, что знаем сегодня мы.

Результаты наблюдения за «Братом» и «Корейкой» в Петербурге тревожили полицию, но не давали явного повода для каких-то решительных действий. Вела себя Надежда Тимофеевна странновато, порой даже предосудительно, но… Вот, например, в мае 1904 года полицейские от неизвестного нам источника получили сведения о том, что она «сошлась с сыном квартирной хозяйки вдовы кронштадтского мичмана Пелагеи Михайловны Мильц». Ну что ж, Надежде Ким 29 лет, дома она, видимо, не была уже давно, вот и закрутила роман – с кем не бывает? Но полицейских чинов, далеких от ханжеских взглядов на общественную мораль, беспокоил вовсе не нравственный облик кореянки. Их насторожило интересное совпадение: этот самый сын квартирной хозяйки оказался состоящим «на действительной военной службе писарем Спетербуржского (так в документе. – А. К.) окружного Артиллерийского склада» 23-летним Львом Федоровичем Мильцем. Писарь окружных артиллерийских складов – не самая большая величина. Так, канцелярская букашка. Но человек, занимающий такую ничтожную должность, оставаясь совершенно незаметным, может знать массу военных секретов, особенно важных во время войны. Он не привлекает к себе внимание людей, наивно думающих, что тайнами владеют только генералы в высоких штабах. Однако профессиональные разведчики к таким наивным представителям рода человеческого не относятся, а шпионы японские, прославившиеся своим умелым использованием в работе подобных неприметных технических исполнителей, тем более. Так что напряженный интерес полицейских к этой легкой интрижке (сообщение о ней в рапорте жирно подчеркнуто и еще отчеркнуто сбоку синим карандашом) вполне можно понять. Тем более что сама Надежда Тимофеевна, живущая с двумя малолетними детьми, дала повод усомниться в том, что ее возможный адюльтер с юным Мильцем является единичным примером прискорбной, но объяснимой сердечной страсти женщины бальзаковского возраста.

Причиной дополнительного недоверия полиции к чувствам кореянки могла стать необычная визитная карточка, оставленная Надежде Ким одним из ее знакомых. Строго говоря, необычно выглядит не сама карточка, а текст,