Алмазная скрижаль - А. Веста

   Свет погас. Барабаны смолкли. На сцену вышел человек с черной свечей. Жирная копоть поднималась к потолку. Женщины на камне уже не было. Вместо нее на алтаре стояла чаша на тонкой витой ножке. Человек опустил свечу на камень и высоко поднял чашу, люди в зале оживленно задышали, засвистели, нетерпеливо зашевелились.

   – Это кровь, эликсир бессмертия, – прошептал Валентин.

   Резким взмахом рук человек опрокинул чаш у, выплеснув густую кровь. Камень жирно заблестел, выпивая влагу миллионами жадных уст.

   – Этот человек символизирует Каина и первое убийство.

   В зале началось беснование. Сначала тише, потом все громче, призывнее и отчаяннее вопили во тьме женские голоса.

   – Зверь, тебе единому веруем!

   – Зверь, приди! – Ревела толпа.

   – Я крещу вас во имя свободы и Якова… – загремел голос жреца, он выплеснул остатки крови в толпу.

   Она ответила глухим ревом.

   – Сейчас последует восстановление попранной иерархии, и все они станут свободны, как Боги! – шептал Кобылка, почти касаясь губами уха. Его дыхание обдавало теплом и хмелем, становилось нестерпимо жарко.

   Бал Сатаны был в разгаре. Вадим наблюдал парад странных двуногих существ. Скопище невообразимых уродов окружило человека с чашей. Они ползли к нему на коленях, голые, вымазанные кровью. Протягивали трясущиеся руки, скребли ногтями пол, вымаливая хотя бы каплю. Стража в черных масках отгоняла их пинками, выстраивая что-то вроде очереди.

   Зал тонул во мраке. В бегающем луче прожектора копошились голые тела. Свивались в клубки и рассыпались по чьей-то неслышной команде. Очередь из «страждущих» все удлинялась. Голый «пивной» толстяк с трудом удерживал за плечи крупную девочку-олигофрена. С ее влажных вывернутых губ падала слюна. Толстяк почти ткнул ее лицом в руку жреца. Несчастная замычала тоскливо и протяжно.

   Огромный негр, глотнув из чаши, оскалился и прижался к коренастой толстухе с татуировкой на дряблых ляжках. Ягодицы его заходили в похотливом танце. На плечах, похожих на чугунные гири, выступил черный пот.

   Две обритые наголо девочки, гибкие, как ласки, с цепочками, продетыми сквозь пупки, с развратным тщанием принялись натирать друг друга кровью.

   Вадим пытался побороть дурноту, но он ничего не ел сегодня, в ушах нудно тенькало и позванивало. Похоже, Вальку тоже клинило. Порочная ласка шевелилась в его расширенных зрачках; хмельной, вожделеющий Дионис, распорядитель ночного пира. Запах вина мешался с его нервным горячим дыханием…

   Резко развернувшись, Вадим схватил Вальку за лацканы плаща, с треском рванул крепкую заграничную кожу и с размаху саданул по скуле.

   – Задушу! – хрипел он. – Зачем ты притащил меня сюда? Скурвить хочешь? Я сейчас разнесу весь этот балаган к ейной матери!

   Валентин отряхнулся, оправил плащ. Он опять был в идеальной форме.

   – Не сердись, брат. Я привел тебя не на экскурсию в спальню маркиза де Сада, а для уточнения некоторых нюансов. Наш с тобой подопечный, Лева Дрозд, ходил сюда с мая прошлого года. Он стал одним из учеников Зверя, мастера Терриона. Ты видел этого господина с чашей в центре композиции. Мы постоянно снимаем их сборища. Надо следить, чтобы им не пришло в голову что-нибудь похуже.

   – Значит, камень, который они попирают, – столп мироздания, алтарь… – Вадиму вспомнилось лицо жреца – варварская смесь глумления и тупой власти. – Голую блудницу сажали на алтарь якобинцы. Значит, это один и тот же культ, культ крови и Якова.

   Не суждено им было расстаться в тот вечер. Купив в ночном магазине водки, они еще долго сидели в неприбранной комнатухе Костобокова. Крошили черный хлеб, ножами ели тушенку из банки, как на войне… И стыдно, и сладко было вот так напиваться, глядя в лицо верного Вальки. И слова над гробиком дружбы звучали особенно проникновенно.

   Поздно ночью, а может быть уже на рассвете, прощаясь, Валентин сжал его костистую шею так, что хрустнули позвонки, стукнул теплым лбом о висок.

   – Ты мне дорог, как брат, Вадимка, ты – то, чего мне не хватает… Ну, нет у меня твоей крепости, твоей праведности. Оттого так и тянет к тебе. У тебя есть то, что дает тебе силы жить. Твоя земля, твоя родная Кемжа, твое озеро, изба, мать. От них твоя сила. – Валентин говорил медленно, вкладывая в слова всю свою любовь, уважение и благодарность, и горечь прощания, и страх перед будущим. – Понимаешь, я не могу играть по их правилам. А они уже везде. Ты – единственный, с кем я еще могу говорить открыто и свободно, зная, что ты все поймешь, сбережешь, не выдашь…

   – Спасибо, Валька, я понял почти все, кроме одного… Ну да ладно, проехали… Да, вот еще, помоги мне разыскать одну старушку, и больше я не стану тревожить тебя по пустякам.

   – Держу пари, твоя «старушка» молода и хороша собой, как небесный ангел. Ох и жук ты, Костобоков, ох и жук! Ну, выкладывай свою «старушку». Ах, Виктория Хорда, шестидесяти лет от роду… И этот «божий одуванчик» упрятали в «желтый дом»? Вот злюки… Ну, это дело поправимое! Поможем…

   «Дом скорби», где томилась Виктория Павловна, был горчичного, как взошедшая корь, цвета. Отовсюду било яростное, недавно народившееся солнце, оглушавшее до звона в ушах, до слепящих багровых полос перед глазами. Казалось, волны радости расходятся по гороховым стенам приюта. Весна, еще одна весна! На дорожках шумно дрались воробьи, ликовали, величались перед подругами, словно не осталось на земле необогретых уголков, где еще таились семена болезней и зимней грусти. А Виктория Павловна? В каких лабиринтах сейчас блуждала ее душа? Почему заблудилась она меж двух бездн, Света и Мрака, или по воле своей избрала глухие сумерки безумия, или случайно оскользнулась с туго натянутой жилки разума, как падает на плоскую арену сорвавшийся канатоходец?

   – Полюбуйтесь, еще один племянник… – прошипела регистраторша. Ее красное лицо с короткими, но настойчивыми усиками не было смягчено и тенью сострадания к страждущим и их опечаленным родственникам. Она с силой захлопнула больничную книгу и шумно удалилась, бросив привычное: «Ждите…»

   Вадим решил, что больничный конвоир сейчас выведет к нему растерянно и виновато улыбающуюся Викторию Павловну. Он вытаскивал из карманов жестко круглившиеся апельсины, давил, торопился. Головокружительный пьяный запах растекался по больничному холлу. Шелестя белоснежным хитоном, из глубины коридора, сквозного, как туннель, по которому стремятся на свет освободившиеся души, шла молодая женщина в темно-зеркальных стрекозиных очках. Тонкие, в черной помаде губы сжаты, крылышки носа упруго дрожат. Кончики пальцев упрятаны в кармашки, как в ножны. Ее энергичная собранность отозвалась в Вадиме чувством чего-то непоправимого.

   – Вы к Хорде? – Пауза, многозначительная и выжидательная. Докторша смотрела на жалкий апельсин, зажатый в ладонях посетителя. – Больная переведена в частную клинику профессора Губарского. Вы могли бы чаще навещать свою родственницу.

   – В какую частную клинику? Вы можете назвать адрес?

   Словно не слыша его вопроса, ровный голос диктовал: «Выписана в состоянии делирия, под расписку, расходы по перевозке оплачены родственниками…»

   – Но у нее не было родственников… кроме меня. – Вадиму всегда тяжело давалась ложь, но шестым чувством он знал, что нерадивый племянник сейчас гораздо уместнее, чем частный сыскарь. – Где я могу найти тетушку?

   – Адрес есть в регистратуре.

   Женщина картинно пожала плечиками, резко развернулась на каблучках.

   Призрачные следы Виктории Павловны вели в элитный поселок «Повадино», где проживала Жанна Уджедо, ее племянница, вызволившая тетушку под расписку и щедрые подарки лечащим врачам. Поселок казался вымершим в этот послеполуденный час. Лишь в красноватых ветвях сосен носились с сердитым цоканьем блестящие, заруделые от линьки белки.

   Вадим долго прогуливался вдоль чугунных, кирпичных и каменных оград, изредка нажимая на кнопки звонков.

   Из-за литой, в завитках, решетки вышел мрачный седоусый охранник в малиновой ливрее с галунами. В тяжелых подглазьях дремало подозрение. Выслушал не мигая, ушел доложить. Вадим разглядывал диковинную ограду, сплетенную из металлических завитков и опасно выгнутых стилизованных волн, достойную русского Ренессанса. Черный лоснящийся дог выпрыгнул из-за кустов, за ним появилась высокая женская фигура. Молодая рыжеволосая женщина в белом, явно мужском свитере, доходившем до смуглых колен, нестройно поводя бедрами, двигалась к калитке. Вадим мельком заметил, что огромный свитер натянут на голое тело. В рассыпавшейся по плечам прическе, в зыбких движениях сквозила небрежность. Видимо, женщина только что поднялась с постели.