Прорыв под Сталинградом - Генрих Герлах

возвращались довольно потрепанными. Однажды наступил день, когда зарядившие с утра удары по северо-западной линии никак не прекращались. Жареным пахло ого-го как. Возвратившись после полудня с совещания у командующего корпусом, полковник фон Герман получил от Унольда, несколько утихомирившегося за время воцарившегося после жуткого бегства затишья, только что поступивший приказ командующего армией идти в бой.

– Русские прорвались далеко за линию фронта, – доложил подполковник. – Там, где располагалась Венская дивизия, они добрались до артиллерийских позиций… На этот раз нам придется вести в атаку все подразделения. Господину полковнику поручено руководить контрнаступлением. Для подстраховки к вам из соседней дивизии переведен полк под командованием Вельфе.

Полковник кивнул. Подполковник Вельфе хорошо запомнился ему по отступлению. С такой поддержкой они точно устоят!

В штабе принялись прорабатывать план наступления. Тем же вечером батальон Айхерта, в котором были сконцентрированы все пехотные силы дивизии, был погружен в грузовики, переброшен туда, где советские войска теснили Венскую дивизию, и предоставлен в полное распоряжение местного командования.

Лакош с трудом вел машину по мокрому снегу. В салоне кроме него сидели Бройер и пастор Петерс. Капеллана, которого связывала крепкая дружба с лейтенантом Визе, всегда рады были видеть в блиндаже отдела разведки и контрразведки. Молча улыбаясь, сидел он в своем уголке и слушал их рассуждения. Высказывался он редко, но слова его имели вес и всякий раз заставляли военных прислушаться. Широкое лицо его излучало спокойствие и уверенность, ничуть не омрачаемые суетой происходящих событий.

– Скажите мне вот что, господин пастор, – спросил его однажды Бройер, не сводя глаз с украшавшего его рясу Железного креста первого класса, – вы ведь военный священник, а стало быть, тоже солдат. Как вам удается совмещать военную службу с душепопечительством? Будучи добрым христианином, вы должны были бы… в общем-то…

– Быть пацифистом, вы хотите сказать? – улыбнулся Петерс. – Отринуть мирскую злобу, дабы не запятнать себя? Отказать в утешении и духовной поддержке тем, кто каждый день глядит смерти в глаза, лишь оттого, что я не сторонник войны? Нет, господин обер-лейтенант, это и был бы грех… Прегрешение перед лицом нашего народа, с которым мы должны быть не только в радости, но и в горе, и при исполнении долга. Мир несовершенен, увы! И его не исправить сухой теорией. Быть христианином в воспротивившемся Христу мире значит подавать другим пример и примером этим стремиться изменить и людей, и весь свет. Вот какая перед нами стоит задача!

В этом был весь пастор. Он не бросался пустыми словами, а сам в точности следовал тому, что говорил. Поскольку санчасти были разбросаны по всему фронту, его редко призывали, но сам он не сидел на месте: он сопровождал части, направлявшиеся в бой, или, поскольку начштаба не предоставил ему автомобиля, пешком вместе со служкой обходил лазареты и перевязочные других дивизий. Было само собой разумеющимся, что сейчас, когда дивизии предстояло крупное сражение, он был при ней.

На хуторе Бабуркине, в местечке и без того неуютном, царила неразбериха. Повсюду стояли и лежали измазанные в грязи, запущенные, даже не всегда вооруженные солдаты, кричали друг на друга, тащили из бомбоубежищ ящики, мешки и свертки; перед одной из избушек завязалась драка с румынами. Время от времени раздавался громкий хлопок, лошади вздрагивали и бросались врассыпную; по дороге, среди домов оттаявшей и покрывшейся лужами, проносились загруженные телеги и сани. На окраине, вокруг стоящего передом к фронту бомбоубежища, в котором располагалась санчасть, земля была усеяна воронками от бронебойных снарядов; над снежным покровом желтыми нитями вился серный дым. В дикой спешке вытаскивали раненых. Одновременно в хутор вошли танки Кальвайта. Пастор попрощался, собираясь направиться к лазарету. Поскольку проехать было невозможно, Лакош отвел машину в укрытие за один из домов.

– Кажется, у вас в дивизии не хватает бойцов, – произнес Бройер, обращаясь к стоявшему там офицеру. – Здесь кишмя кишит!

– Видите ль, это все отставшие да обозные уже расформированных частей, – ответил тот, угрюмо глядя на суетящихся. – Бесчинствуют! Мы с ними, короче, ничего поделать не можем. Собрались тут было две избы от этого сброда зачистить, да, знаете, чуть нас всех не перестреляли! Коли армия не подойдет, то уж и не знаю…

Штаб Венской дивизии засел в блиндажах к северо-западу от Бабуркина. Точно ласточкины гнезда, налепились они на крутом обрыве. Пробраться к ним можно было только по околоченным перилами шатким мосткам. В этой горной крепости, по которой то и дело палили одиночные прорвавшиеся танки, комдив на рассвете встретил посланцев армии радостным известием. На лице его еще читались следы беспокойного минувшего дня, но было видно, что он испытывает облегчение. Еще ночью батальону Айхерта удалось оттеснить врага на левом фланге и взять господствующую высоту 124,5.

– Что ж, дело почти что сделано! – произнес Унольд. – Остальное за Вельфе… А с теми двумя-тремя танками, что еще шныряют по округе, вы наверняка разделаетесь, Кальвайт!

Майор Кальвайт, прибывший прежде своей части, удрученно кивнул. Для этого вовсе не было нужды вызывать весь его дивизион.

– Айхерт исполнил свой долг, отвоевав высоту, господин генерал, – обратился к командиру австрийской дивизии полковник фон Герман, задетый самоуправством своего начштаба. Австриец почувствовал себя лишним в их деловитой компании и, разозлившись, отошел в угол. – Я бы предложил вам уже сейчас отдать батальону приказ смениться.

Генерал в ответ пробурчал нечто неразборчивое и отвернулся. Перспектива сменить батальон своими частями его, видно, никак не радовала.

Бройер застал начальника отдела разведки и контрразведки – страдающего астмой толстяка – в весьма скверном расположении духа. Чтобы освободить место для штаба полковника фон Германа, капитана согнали с насиженного места в блиндаже. Недовольно ворча, он устроился в углу со своей миской кислой капусты с клецками. Ввести гостя в курс дела он предоставил своему ординарцу, обер-лейтенанту с загорелым скуластым лицом тирольского лесоруба. Тот с радостью приступил к рассказу, причем издалека.

– Положенье наше… М-да, его и положеньем-то не назовешь! Стоило нам добраться, генерал наш возьми да и махни рукой на снега – вот таким, знаете ль, манером! – и говорит: мол, здесь теперь будет наша позиция! Ну, значит, и принялись мы из снега валы возводить да крепости… Потом, как лопаты всем раздали, окапываться, значит, начали. Каждые десять метров на двоих по шанцу, такие, знаете ль, по грудь едва, да тряпок с убитых русских туда понавтыкали. А потом еще пару блиндажей для штаба батальона и роты вырыли… Ну, а там подкатили русские и стали кричать, значит, в громкоговорители, что мы, мол, австрийцы, не должны за Гитлера голову класть, за подлеца-то. Ну, мы посмеялись только и задали им трепку, знаете ли! А вчера они по