Ночная смена - Энни Краун

комнате. Оно ее любимое и я просто позаимствовала, так что нужно, чтобы ты, пожалуйста, воздержался от того, чтобы резко срывать его.

Винсент поднимает руки в знак капитуляции.

— Ну, теперь я сам себе не доверяю. Не могла бы оказать мне честь?

Я притворно вздыхаю, как будто это доставляет огромное неудобство, и опускаю руку между ног. Глаза Винсента следят за каждым движением, пока я осторожно расстегиваю застежки боди. Требуется несколько попыток, потому что я дрожу, но в конце концов удается их расстегнуть. Теперь я рада, что надела хорошее нижнее белье — простое, безобидное, из черного хлопка.

Вполне уместно, что я надела черное, как, вероятно, выразилась бы Нина, на похороны девственности.

— Вот, — говорю я, складывая руки одну на другой на животе. — Пожалуйста, продолжай.

Глаза Винсента скользят вверх и вниз по моему телу, оставляя горячие следы везде, куда смотрит. Вниз по шее, в ложбинку между грудями, между бедренными костями.

— Боже, я в беде, — шепчет он. Винсент протягивает руку и проводит пальцами по хлопку нижнего белья там, где оно туго натянуто на киске — и это первый раз в жизни, когда я подумала именно так.

Киска.

Я встречала эту терминологию только в эротических романах, и, казалось, она никогда не вписывалась в повседневный словарный запас. Слишком грубое слово. Слишком резкое. Но нежное прикосновение кончиков пальцев Винсента заставляет думать о самых разных грубых словах.

Я тяжело выдыхаю.

— Давай и это снимем, — бормочет Винсент.

Я не жду, пока он поможет. Просто просовываю пальцы под пояс на бедрах, упираюсь пятками в кровать и приподнимаюсь на матрасе. Несколькими рывками и подтягивая колени к груди, я снимаю нижнее белье и держу его в одной руке. Я швыряю его без разбора через всю комнату и даже не смотрю, куда трусики падают.

И тогда все готово. Я впервые полуголая перед кем-то другим.

Винсент не перестает пялиться.

— Что? — огрызаюсь я из-за смущения.

— Ничего, — говорит он. Затем мягко: — Ты хорошо выглядишь в моей постели.

Сердце сжимается. Я пытаюсь отогнать это чувство, потому что оно слишком сильное.

— Ну, я чертовски старалась. На макияж ушло полчаса. Ты не представляешь, как трудно нанести подводку для глаз.

Губы Винсента дергаются.

— Ты права. Понятия не имею.

Он наклоняется, чтобы поцеловать меня. Я рада, что на мгновение отвлекла его от наблюдения. Все это кажется намного проще, когда глаза закрыты, а рот Винсента на моем — или скользит по челюсти, вниз по шее, в ложбинку между грудей.

Его взгляд останавливается на том месте, где боди Нины обтягивает изгиб правой груди. Вспышка тепла в выражении его лица заставляет запыхаться. Винсент выглядит так, словно внезапно задумался о сотне способов чтобы погубить меня. И я бы позволила этому случиться. Я хочу, чтобы он просунул руку под ткань и делал с моими феноменальными сиськами все, что, блять, заблагорассудится.

Мне очень хочется, чтобы он провел большим пальцем по соску, лёгким, как перышко и нежным касанием, пока я извиваюсь и хихикаю. Хочется, чтобы он взял в руку всю грудь целиком и сжал ее, как будто взбирается на скалу и ему нужно найти опору. Хочется, чтобы начал крутить и сосать сосок, пока я не начну кричать, рыдать и умолять делать со мной ужасные вещи.

Просто хочу посмотреть, что он хочет сделать.

Хочу, чтобы его желание было неожиданным.

Но затем Винсент тяжело вздыхает, как будто собирается с силами и снова опускается на колени между моих ног.

— Думаю, следует тебя разогреть, — говорит он.

— Разогреть? — хриплю я.

И мой разжиженный маленький мозг работает слишком медленно, чтобы уловить суть — потому что даже когда Винсент низко приседает и обхватывает руками бедра, я не понимаю, что он имеет в виду. Нет, до тех пор, пока не наклоняет голову и не облизывает мою сердцевину, задевая языком клитор. Его рот такой горячий и влажный, а вид темных волос у меня между ног и ресниц на щеках настолько невероятно эротичен, что я задыхаюсь от шока.

Когда Винсент поднимает голову, в его глазах горделивый блеск.

— Вот так.

У меня не хватает духу отпустить остроумный комментарий или запустить ракету самосознания по поводу того, как, должно быть, выгляжу под этим углом или какова я на вкус. Мир сузился до одной маленькой точки света. Все мое лицо горит. Даже шея и грудь.

— Это твой день рождения, — говорю я, делая слабую попытку пошутить. — Разве не я должна сделать подарок?

— Поверь, Холидей. Ты и есть мой подарок.

А потом он наклоняет голову и прижимается ко мне ртом. Я судорожно выдыхаю и хватаю в охапку одеяло. Другой рукой вцепляюсь в волосы Винсента, пока он двигает челюстью, словно целуя. Или как будто пытается проглотить меня. Трудно сказать. Язык проводит круги вверх и вниз, а затем щёлкает по нервному пучку, который заставляет дрожать колени.

Винсент двигает языком и просовывает один палец внутрь, и клянусь, он входит чертовски легко.

Но этого недостаточно — даже близко нет, поэтому я приподнимаю бедра, добиваясь большего трения, большего давления, чего угодно.

Винсент хмыкает и отстраняется, чтобы вставить никому ненужный комментарий.

— Такая жадная.

— Перестань дразниться, — требую я, резко дергая его за волосы.

Ответный стон Винсента щекочет внутреннюю сторону бедра.

— Я просто хотел убедиться, что не причиняю тебе боль.

— Заткнись на хрен!

Это делает свое дело.

Винсент вводит в меня второй палец. Растяжка великолепна — ровно настолько, чтобы я действительно почувствовала это, когда он раздвигает пальцы внутри, надавливая на противоположные стенки и растягивая мышцы.

Я стону и позволяю голове упасть назад, веки закрываются.

— Хорошо? — спрашивает Винсент.

— Мхм…

— Хорошая девочка.

Сдавленный смех вырывается из горла.

— Что не так? — говорит Винсент. — Думал, ты хотела, чтобы я продолжал говорить.

Я поджимаю губы и определенно не собираюсь признаваться, что эти два слова… что-то делают со мной.

Хотя Винсент знает.

Чувствует.

И я слышу по голосу, что он дразнится.

— Я имела в виду, вести хорошие разговоры. Не грязные. Грязные разговоры — это… — он вынимает пальцы почти до конца, затем засовывает их обратно под новым, лучшим углом, — слишком, — хриплю я, потеряв нить разговора.

— Так значит не хочешь, чтобы я сказал, какая ты горячая и влажная? — спрашивает Винсент, изображая невинность. — Не хочешь, чтобы сказал, что с тебя капает? Что не могу дождаться, когда ты испортишь простыни? И я определенно не должен говорить, как крепко ты сжимаешь мои костяшки пальцев и какая чертовски сладкая на вкус, верно?

Я открываю рот,