Звезда волхвов - А. Веста

   – Красиво врешь! Только народные байки на пустом месте не родятся. Я советую тебе вызвать водолазов или для начала самому обследовать этот омут.

   – Да, придется попотеть. Это мое первое дело, нельзя завалить. Сегодня еду в Москву, к криминалистам.

   – Желаю успеха. Хотя дельце-то опасное, может быть, лучше – самоотвод.

   – Нет.

   – Вот что, тогда этим делом займемся вместе, одного тебя быстро завалят, если что. Завтра же собьем следственную группу.

   Глава 21    

Схимник

   Черное одеяние схимника, расшитое символами смерти, есть броня и защита от духов тьмы. Сама же Великая Схима почитается среди монашества как чин, равный ангельскому...

    В последние дни внутри обители было неспокойно, словно завелся в ее стенах тайный враг. Он исподволь копил крамолу, смущал сердца и отвлекал от молитв. Нет, с виду все было обычно, но тихие беседы монахов в укромных уголках сада, их опущенные долу глаза и странные недомолвки настораживали владыку. Вчера он вознамерился строго отчитать отца Нектария, но встретил неожиданный отпор.

   – Ваше Высокопреподобие, почему вы позволяете мирским новостям проникать в монастырь? Может быть, ваши монахи скоро начнут газеты читать? – едко спросил Валерий.

   – А что ж такого? Мирские новости – лучшее лекарство для монаха, дабы отсечь все мысли о возращении в мир, – ответил с неожиданной легкостью настоятель.

   «Если так и дальше пойдет, то все монастырское благолепие и чинопочитание под корень изойдет, – рассуждал владыка. – Да и милиция что-то слишком зачастила...»

   Сквозь задернутые шторы владыка частенько наблюдал, как бравый милиционер меряет шагами монастырские дорожки, присматривается, вынюхивает. Тит доложил, что «легаш» подолгу разговаривает с садовником Богованей. Ни к чему доброму такая дружба не приведет.

   Сегодня владыке предстояла важная встреча внутри монастыря. Настоятель Нектарий доложил, что схимник Феодор хочет о чем-то рассказать епископу, и около полудня обещал проводить к затворнику в «печору». Владыка никогда не разделял восторга своей паствы перед «старцами». Да и официальная Церковь всегда с осторожностью воспринимала деятельность этих подвижников и пророков, слишком независимых от воли правящих иерархов и оттого неудобных и даже опасных.

   Дверь в покои скрипнула, и легкой походкой в комнату вошел отец Нектарий. Он выглядел неожиданно повеселевшим, словно встреча со схимником добавила ему сил.

   – Пойдемте, ваше Преосвященство, отец Феодор «в духе» и ожидает вас, – со скромной радостью сообщил отец Нектарий.

   Путь в «печору» начинался позади старинной часовни. Она, как замок, прикрывала спуск в глубокое подземелье, напоминавшее сумрачный кирпичный каземат. Узкий коридор упирался в деревянную дверь. Раз в сутки на кирпичном выступе у двери схимнику оставляли немного воды и хлеба. Но уже несколько лет старец жил «не снедая»; воду и хлеб лишь меняли на более свежие.

   Отец Нектарий осторожно отворил тяжелую дверь, и владыка ступил в тесную земляную камеру. Затворник поднялся навстречу гостю. В иссохших ладонях старца подрагивала горящая свеча. Крест-голгофа на куколе Феодора и церковнославянские письмена смутно белели во мраке «печоры».

   Чувствуя непривычную робость, владыка Валерий подошел под благословение, низко склонившись, коснулся губами ледяной костлявой ладони, ощутив едкий запах старости. Такой заводится в сундуках с давно не ношенной одеждой. Владыка невольно подергал носом, прикидывая, каково старцу почти полтора десятка лет не покидать «печору».

   – Здравствуй, радость моя, – в голосе старца тонким ледком прозвенел укор.

   От доверенных людей владыка Валерий знал, что старец не выходит из «печоры» и не общается ни с кем из братии. Но в делах обители затворник проявлял подозрительную осведомленность, словно все, что происходило в монастыре и в округе, этот «жилец могилы тесной» знал по духу. Верно сказано: чтобы прослыть пророком, иногда достаточно быть пессимистом.

   – Здоровы ли вы, отче? – вкрадчиво приступил владыка.

   – Здоров, слава Богу, – глухой старческий голос шел, словно из тесной глубины, – только одним здравием рад не будешь, особенно ныне.

   Владыка Валерий напрягся, готовый скрепя сердце выслушать любую критику, но тихий размеренный голос старца приводил его в тайное бешенство.

   – Ожидая высоких гостей, думал я об угощении, – издалека начал схимник. – Но словесный пир мой оказался омрачен горечью. Невольно пришли на ум слова Серафима Саровского о тяжких временах, когда даже многие архиереи отступят от чистоты православия... Долго молил Серафим об их прощении, но Господь ответил: «Не помилую их: ибо они учат учениям человеческим, и языком лишь чтут Меня, а сердце их далеко отстоит от Меня...»

   – Но ведь это пророчество относится к двадцатому веку, к эпохе большевистских гонений, – решительно поправил старца владыка Валерий. – Минуло сие царство агарянское. Церковь возрождается и украшается. Народ тянется к вере... Видали ли вы, отче, как Россия молится? Люди в храмах стоят, лица светятся. Вот она, Русь Святая, злобе неподсудная! Но есть и такие в наших монастырях умники, что своими речами клинья под церковь подбивают, смущают простаков, «числом зверя» пугают. Словно «зверь» тот в темном углу сидит, рожки выставляет. В нас он прячется, если изгоним из себя, негде ему будет притулиться, он и растает. Посмотрите, сколько тайных врагов, сколько продажных писак вокруг Церкви вьются, шельмуют священников, не щадят и высокий архиерейский чин...

   Владыка Валерий привычно вел свою «рапсодию», намереваясь двинуться в наступление, полагая, что уже достаточно выслушал отца Феодора, но в горле внезапно заворочался колючий ком, и владыка вынужденно умолк.

   – Напрасные страхи нагоняешь, сыне, – продолжил разговор схимник. – Для Церкви нет угроз во внешнем мире, а вот внутри... тут разверзаются целые пропасти и черные бездны. Оглянись, владыка: народ смотрит на нас внимательно. Святость нашей жизни должна руководить его к Богу, но, увы, на деле выходит обратное. Мы нисколько не уступаем мирским во властолюбии, с такою же жадностью гоняемся за почестями и достоинствами земными, стяжаем удобства и ищем плотского покоя. Наши души пусты, в них нет и следа веры, любви или иного теплого чувства, зато есть место для других чувствований и упований, для жажды и мирских желаний. Горько мне, что не трудами иноков и скромными даяниями мирян прирастает обитель, а с неправды богатеет. Уже и воду Громового ключа продавать собрались, и участок под старым кладбищем сдали в аренду. Помощь спиртом и табаком принимаем...

   – Так ведь не для себя трудимся, отче, а ради Господа... – владыка вновь умолк, словно ему перехватило горло.

   – «Ради Бога», сын мой, это страшный и великий глагол! Им и прикрываемся, но «горе вам, лицемеры, что очищают внешность чаши, между тем как изнутри она полна хищения и неправды». Позабыли мы, что некогда сам Спаситель торгующих из храма изгнал...

   Знаю я, что ты в Служебник изменения внес. Поминаешь именем Господа нынешних «благоверных и христолюбивых правителей их же оправдал еси правити на земли...». Это нынешние-то разорители России призваны Господом?

   Изнутри моего каменного гроба мне многое видно и многое слышно. Знаю я, что на новых язычников управу у властей ищешь, защиты от тоталитарных сект требуешь. Или пословицу позабыл: «Волка на собак в помощь не зови...»

   Не участвуй в делах тьмы, владыка! Единственный способ борьбы с тьмою, самому быть светом, гореть, разгораться, сверкать. Видел ли ты, сыне, как на службе свечу от свечи зажигают? Человек – он та же свеча, а без фитиля, без тайного пламени – огарок он, испорченная вещь! Гореть – больно, но это то самое мученичество и исповедничество, которого требовал Иисус от учеников. Христианство – это пожар совести. Вероучители русские уходили в леса, облекались в вериги, заточали себя в суровую схиму и тем давали пример борьбы с пагубными страстями и дурными стремлениями. Душа народа потрясалась и получала могучий пример добровольного самоограничения, столь необходимого для здоровой жизни. Церковь-то не в бревнах, а в ребрах...

   – Молитесь за меня, отче, – прошептал владыка и стремительно покинул келью.

   Второпях он дверью прихлопнул край рясы и с полминуты раздраженно дергал подол, пока на помощь не подоспел Тит.

   Глава 22    

Крещение огнем

   Правдива смерть,

   а жизнь бормочет ложь.

    Спаленный любовной горячкой, Севергин гнал по трассе к далекой, окруженной алым заревом Москве. Так ломится буланый лось в период гона, оставляя на суках клоки окровавленной шерсти. Позади него остались выжженные версты и дымящиеся развалины; все, что он строил с надеждой и терпением, ласкал, берег и повивал смыслом, обесценилось и стало пеплом.