Преследователь (Записки Даниэля Бренделя) - Гюнтер Вайзенборн

это? Они приближаются. Такси разворачивается и проезжает мимо. И парочка не спеша проходит мимо. Она раскрывает зонт. Они удаляются, до меня долетает их болтовня:

— Нет, не смей так говорить…

— Да почему же?

— Ни один приличный кавалер так не скажет.

— Что ты, детка, кавалеры и не такое говорят…

Взвизгивание, дружный взрыв смеха, и вот они уже свернули в переулок. Это был не он. Буду ждать дальше. В концлагере я научился терпению. Пробил урочный час. Я ждал его со дня капитуляции, когда распахнулись ворота лагеря. Убийцы рассеялись по всему свету. Они заранее запаслись подложными документами — настоящими паспортами на фальшивое имя. В общей сумятице и разрухе, как по мановению волшебной палочки, исчезли мундиры, нацистские ордена, гитлеровское приветствие, палачи, охранники, убийцы и шпики.

Зато распахнулись ворота лагерей, каторжных и других тюрем, и целая армия несчастных заполонила дороги Европы. Одним из них оказался я.

Мои поиски длились долгие годы. На развалинах городов создавались первые организации, предпринимавшие поиски в европейском масштабе. Начало этим поискам положили надписи мелом на стенах развалин: «Вернер, Эли, мы у дедушки», «Сообщите что-нибудь о себе, мы поселились у Дрейеров».

Я тоже искал. В газетах стали печататься списки разыскиваемых. Я тщательно изучал их. Радио включилось в эту кампанию. Я слушал его сообщения. Все связи были разрушены, родственные узы порваны, семьи уничтожены или разбросаны по свету. Все разыскивали отцов, братьев, матерей, детей, солдат и пропавших без вести, раненых, заключенных.

Разыскивали и виновных. Я искал Пауля Риделя.

Я пересмотрел множество картотек и списков и оттоптал ноги, ходя по прокуратурам и полицейским управлениям.

Я узнал, что не сохранилось никаких сведений ни об одном из участников «Серебряной шестерки». Это еще больше ожесточило меня. В течение долгих лет я все свои силы вкладывал в поиски виновного. Но ничего не мог добиться. Я разменивался на мелочи, шел по ложным следам, падал духом и с удвоенной энергией возобновлял поиски, прочитав, что пойман какой-нибудь преступник, врач-убийца, подручный палача, преступный чиновник.

Я усердно изучал газеты, чтобы узнать, нет ли в них имени известного мне шпика. Случайно мне удалось набрести на след, — неясный, почти неуловимый след. В деле одной разгромленной подпольной организации промелькнуло его имя. Гестаповский чиновник показал, что этот субъект все усерднее исполнял возложенные на него поручения и так ублаготворил гестаповское начальство, что из обыкновенного шпика превратился в штатного тайного агента, специалиста по борьбе с внутренними врагами государства.

Затаив дыхание, изучал я эти скудные сведения. Мне ясно представлялось, как он с видом доброго дядюшки скромненько пристроился на площадке затемненного трамвая и подслушивает разговоры. И если озлобленному отпускнику случалось отвести душу насчет войны, должно быть, он на ближайшей остановке делал тайком знак эсэсовцу или полицейскому. А то выслеживал рабочего, который встретился с другими рабочие ми или же резался в скат со старыми приятелями по профсоюзу и они под шумок вели неподобающие разговоры. А шпик в следующее же воскресное утро выдай вал всех четверых, после чего следовало четыре смертных приговора.

В другом послевоенном деле я нашел показания членов религиозного кружка молодежи, которые недавно приняли в свой кружок полноватого блондина по фамилии Вебер. В протоколах отмечалось, что по разговорам он был радикальнее всех, а три месяца спустя гестапо разгромило кружок, трое юношей попали в концлагерь, а двоих казнили. Участники кружка показали, что он великолепно играл на рояле, и все они почти не сомневались, что выдал их именно он. Но дальнейшие следы полноватого блондина терялись в неизвестности.

Несомненно, он направлял свой указующий перст на определенные окна в затемненных фасадах многих и многих домов, а также на людей, мерзнувших в обшарпанных вагонах и с испугом поднимавших головы, когда во время долгой стоянки пассажирского поезда дверь купе открывали двое в мундирах и говорили:

— Полиция. Предъявите документы.

И после многозначительной паузы, во время которой происходила придирчивая проверка всех бумажек, раздавался приказ:

— Следуйте за нами. Без шума. При попытке к бегству будем стрелять.

И людей гнали по перрону, а в сторонке, должно быть, стоял Пауль Ридель и складывал губы коралловым колечком, и никто не подозревал, что этот полноватый блондин причастен к происходящему. Все это я представлял себе очень ясно. Мне удалось набрести только на беглые упоминания. Но сколько трудов угодливой ищейки скрывалось за ними? Я словно воочию видел все это и не сомневался, что каждый раз после успешного выполнения своих шпионских обязанностей Пауль Ридель, воротясь домой, опускался на стул у пианино и наигрывал томные триоли, какое-нибудь адажио, исполненное черной меланхолии, и при этом нещадно педалировал. Он находился под непосредственной защитой власти. А что может быть вернее и надежней, особенно если власть предельно жестока и сильна? Немудрено, что Пауль чувствовал себя вполне уверенно. Как умильно сияло, должно быть, его мучнисто-бледное лицо, когда он входил в казенный кабинет гестаповского комиссара и докладывал: «Господин комиссар, все в порядке, завтра в девять вечера у них назначена встреча в садике при пивной „Старая Бавария“. Обычно они приходят на день и на час раньше, чем условлено. Этот фортель они придумали для пущей безопасности. Они соберутся все четверо».

На его белом, круглом, вздувшемся, точно пузырь, лбу играли отблески настольной лампы в кабинете начальника.

А тот клал на стол карандаш, благодушно смотрел на Пауля своим снайперским взглядом и рычал: «Дело в шляпе! Ату их!»

А на следующий вечер садик при пивной «Старая Бавария» оцепляли и в подвалы гестапо поступало пополнение, а вскоре к тысячам других прибавлялись четыре новых мертвеца. Но тогда мертвецов не считали. И Пауля это, конечно, ничуть не трогало. Он вообще людей недолюбливал, исподтишка творил свое темное дело и, должно быть, частенько являлся в кабинет гестаповского начальника доложить о своих успехах:

— Так и есть, господин начальник, эта старуха — еврейка. Я ее видел. Она прячется на чердаке, на улицу не выходит и только изредка открывает слуховое окошко.

— Мы ее оттуда выудим. Сейчас как раз отправляется партия в Освенцим, — вероятно, отвечал в таких случаях начальник.

— А как быть с теми, кто ее укрывал?

— Ридель обо всем подумает! — смеялся начальник. — Ему мало тех, кого прятали, подавай ему и тех, кто прятал. Что ж, на здоровье! Сколько их всего?.

— Семья из трех человек.

— Ну, одному заведомо смертный приговор, а остальным концлагерь. Ступайте, ликвидируйте весь кагал.

Так оно, верно, и бывало. Конечно, я не могу это доказать. Гестаповский комиссар покончил с собой после войны. Но я так и вижу,