Месть Танатоса - Михель Гавен

Проснувшись, по лестнице в гостиную сбежал Штефан. Он уже познакомился с Ирмой и, видимо, совсем не стеснялся ее. Чмокнув мать в щеку, он весело сообщил, что они с Аликом ходили на другой берег озера и там видели лису.

— Драная такая, рыжая, а брюхо все грязное — кур, наверное, воровала.

— Кто это Алик?, — удивилась Маренн.

— Это мой муж, — пояснила Ирма. — Штандартенфюрер Альфред Науйокс. Он…

Зазвонил телефон. Горничная взяла трубку и доложила:

— Штандартенфюрер Науйокс, фрау Ирма.

— Ну вот, — улыбнулась та, — легок на помине, как всегда.

Извинившись, она прошла в коридор, где стоял телефон. Горничная увела Штефана умыться после сна. Оставаясь у камина, Маренн слышала, как Ирма говорила мужу:

— Да, уже проснулась. Все в порядке. Совершенно точно. Мы ужинаем булочками с кремом. Ну, когда ты приедешь, будет что-нибудь посерьезней. Ты сможешь вырваться? Вот и славно. Я распоряжусь, чтобы начинали накрывать… Да, булочек оставим, не волнуйся. Ждем тебя. Целую… — она повесила трубку и вернулась в гостиную.

— Приедет через полчаса, — сообщила она, — здесь близко. Познакомитесь.

Звонок Науйокса снова навел Маренн на мысли о Скорцени.

— Вы давно знаете оберштурмбаннфюрера? — осторожно спросила она у Ирмы.

— Да, довольно-таки давно, — подтвердила та.

— Кто он?

Ирма пожала плечами.

— Могу сказать, что он — весьма заметная фигура, занимает высокий пост, имеет влияние, к нему благоволит сам фюрер… — и, внимательно посмотрев на Маренн, добавила: — Я понимаю, что Вас волнует, фрау Ким. Я Вам сказала честно: я не знаю в подробностях, что Вас ожидает, но, насколько мне известно, ничего плохого. Все только к лучшему. Иначе Скорцени не стал бы меня просить позаботиться о Вас, пока его нет. День-два, что они решают? Ничего.

«Ты что! Это сам Отто Скорцени!», — вспомнилось Маренн восклицание Табеля. «Заметная фигура, имеет влияние…» — так, кажется, сказала только что Ирма.

— Почему он взял меня из лагеря?

— Наверное, потому что Вы — красивая женщина, — Ирма пошутила, так как не знала наверняка, или в самом деле намекнула? Маренн тщетно пыталась найти в ее словах ключ к разгадке. Но мало ли в лагерях красивых женщин…

Как и предполагали, через полчаса появился Науйокс. Когда он вошел, Маренн с удивлением узнала в нем офицера, который сопровождал Скорцени во время его второго визита в лагерь и… вот так неожиданность — двухкратного чемпиона Берлинской олимпиады по легкой атлетике и боксу, соревнования которой она наблюдала на стадионе незадолго до ареста. Теперь ей казалось, что и эту блондинку она тоже видела тогда — она обнимала Науйокса на финише. Вот в этой черной форме, с погонами, Науйокс тогда гордо взошел на верхнюю ступень пьедестала почета и, подняв руку в нацистском приветствии, салютовал флагу, парившему выше всех в его честь, и фюреру в правительственной ложе. Тогда он считался национальным героем. Вероятно, победа на Олимпиаде во многом определила его дальнейшую карьеру.

— Штандартенфюрер Альфред Науйокс, — представился ей недавний чемпион и, склонив голову, лукаво взглянул на Ирму. — Муж вот этой симпатичной дамы.

Затем галантно поцеловал Маренн руку.

— Очень рад познакомиться, фрау.

Высокий, с атлетичной фигурой, безукоризненно аккуратный и подтянутый, в элегантном мундире, светлоглазый блондин с правильными чертами лица — таким предстал перед Маренн штандартенфюрер Альфред Науйокс, и она могла рассмотреть его вблизи. Сразу же заметила, что штандартенфюрер тоже рассматривает ее, но не столь явно. И от этого открытия Маренн снова стало не по себе.

К ее удивлению, Альфред Науйокс очень легко нашел общий язык с детьми: они совсем не боялись штандартенфюрера, их не смущала теперь форма, которая наводила ужас в лагере. Со Штефаном они и вовсе понимали друг друга с полувзгляда.

Чувствовалось, что оба они, сам штандартенфюрер и его жена, стараются понравиться Маренн. Зачем? Маренн одолевали подозрения — она мучилась неизвестностью. И потому ее никак не могли отвлечь или расслабить ни очаровательные улыбки Ирмы, ни занятные шутки Науйокса, веселившего детей. Без сомнения, он был большой выдумщик и обладал тонким чувством юмора. Маренн сразу почувствовала его насмешливый, задиристый характер, за которым, как она знала, скрываются обычно острый, пытливый ум и нестандартный образ мышления.

Бесспорно, Альфред представлял собой одаренную, яркую личность и не только в спорте — это сразу бросалось в глаза. Маренн не сомневалась, что в отличие от своей жены Науйокс прекрасно информирован обо всех нюансах ее дела, однако старательно избегает разговоров на эту тему, отшучиваясь, и потому когда они впятером сели ужинать в столовой, беседы о том, что тревожило Маренн больше всего, не получилось. Науйокс всячески уклонялся от ответов на ее вопросы.

После ужина Штефан и Джилл, чей подорванный организм весьма требовательно нуждался в отдыхе, снова отправились спать. А Алик и Ирма, поболтав с часок у камина за чашкой кофе и рюмкой коньяка, собрались домой, оставив Маренн с детьми ночевать на вилле. Наутро Ирма должна была заехать за Маренн на машине. Алик пообещал выделить шофера, чтобы отвезти дам в парикмахерскую и в косметический кабинет, а также прокатиться по Берлину…

— По магазинам… — рассмеялся Науйокс, подмигнув жене, — на колесах-то? Очень даже. Это не пешком ходить. Больше купите — больше увезете.

Что будет после обеда и вечером, Маренн не знала. Не знала она также, что, сев в машину и направляясь домой, Науйокс спросил Ирму:

— Ну, как тебе выбор нашего друга?

— Я так поняла, что речь идет пока что только о работе, — заметила та удивленно.

— Вот уж не надо сказок! — уверил ее Науйокс, — Работа — работой. Но сама знаешь: работа, она — не волк. Анна фон Блюхер уже получила полную отставку. Рвет и мечет в бессильной ярости. Это неспроста все, я тебе говорю. А вообще?

— А вообще, она очень красивая, ответила Ирма с грустью, — И, по-моему, не очень счастливая.

— Еще бы, побывав в лагере…

— Не только из-за лагеря, я думаю, что и до него…

— Ну, это вопрос тонкий… — согласился с ней Науйокс и повернул стартер.

Парикмахер и косметолог заняли половину следующего дня. Дети оставались на вилле под присмотром горничной. Маренн равнодушно отнеслась к тому, что ее внешности, как выразилась Ирма, придадут прежний блеск и очарование. Она вполне понимала, что оставалась очень худа, слаба и бледна. Какое уж тут очарование? Но седину в волосах закрасили — их расчесали и уложили в прическу, привели в порядок лицо, навели макияж.

Маренн смотрела на себя в зеркало, слушала восторженные отзывы мастеров и других клиенток о ее волосах и прекрасных внешних данных, любезно улыбалась и… видела себя совершенно чужой. Она не узнавала себя совершенно и почему-то относилась к этому равнодушно.

В магазинах она ничего не выбрала ни для себя, ни для детей — безучастно взирала на витрины, прошла по отделам, так ни к чему и не притронувшись, ни на чем не остановив внимания. Продавцы и посетители, замечая, смотрели на нее с сочувствием: как ни старались кудесники куафюры и макияжа, в Маренн легко можно было разглядеть серьезно больного человека.

Ирма всячески старалась развлечь и подбодрить свою подопечную, рассказывала забавные истории о бесчисленных знакомых, любительницах походов по магазинам. Накупила всякой всячины для дома, но на вопрос Маренн, за чей счет ей предлагается что-то приобрести и кто оплатил услуги парикмахера и косметолога, легкомысленно пожала плечами.

— Не знаю. Алик сказал, что все согласовано. Да это и неважно. У нас же есть кредитная карта…

— Чья?

— Науйокса. Нам хватит, не волнуйтесь, — рассмеялась Ирма. — На всякий случай Скорцени оставил ему свою, а тот и вовсе не бедный, поверьте, у них заводы в Австрии. А вообще, я думаю, — предположила она, — за счет организации. Но не знаю, не знаю… — махнула рукой нетерпеливо. — Право, что за вопрос для женщины, за чей счет! За счет мужчины, конечно!

За счет мужчины — Маренн не обратила внимание на последнее высказывание, приняв его за шутку. А вот за счет организации… За счет гестапо, что ли? Очень интересно. Слава Богу, что она ничего не купила.

Единственное, что немного порадовало Маренн и заставило ее улыбнуться во время поездки — это Берлин. Он был прекрасен! Залитый светом низкого осеннего солнца, еще окутанный золотым и багряным убором опадающих листьев, которые так успокаивающе шуршали под ногами, — забытый шелест осыпавшейся роскоши каштанов на Елисейских Полях в Париже. Город почти не изменился за два года, что она отсутствовала в нем. Правда, ей показалось,что на улицах появилось гораздо больше людей в военной форме, и это настораживало. Германия явно наращивала свои военные «бицепсы».