Иван Калита - Юрий Торубаров

— Подойди ко мне, князь, — приказал хан и указал на кресло, стоявшее на пьедестале у ног повелителя.

Это было самое почётное место, исключая ханский трон. Князь послушно поднялся и сел со склонённой головой. Хан что-то произнёс — и словно из-под земли появился слуга с чашей в руках. Хан вручил князю эту чашу с кумысом. Это была великая честь. Выпив до дна содержимое, он передал чашу слуге, а сам, опустившись на колено, обратился к хану:

— Дозволь, Великий хан, свет моих очей, вручить тебе одну вещицу. Прими её как залог моей преданности. Да будет к тебе милостив Аллах, да пошлёт он тебе долгие годы царствования!

Хан, довольный, кивнул. Князь пружинистым шагом почти добежал до входа, где его верный Миняй держал в руках лёгкую, как пёрышко, переливающуюся соболью шубу. Князь, неся её на вытянутых руках, прошёл ряды ханских приближённых, с завистью глядевших на этот подарок, и аккуратно положил подарок на ручки ханского кресла. И смиренно вернулся на место. Хан провёл по ней рукой. Раздался лёгкий треск. По довольному лицу владыки было видно, что она пришлась ему по душе. И опять это заслуга купца Елферьева. Для такого дружинников не пожалеешь.

Хан пошевелил бровью — и пред ним предстал главный казначей. Он заявил, что московский князь — наилучший из всех по уплате дани и что ему можно и дальше расширять эти полномочия. После слов хана, которых князь не расслышал, казначей подошёл к князю и вручил ему три ярлыка. Сердце князя радостно забилось. Он понял, что мечта его осуществилась.

Князь возвращался от хана в хорошем настроении. Он решил ещё немного задержаться, чтобы побыть на базарах, встретиться с нужными людьми. В хоромах, где князь остановился, его уже ждал Мурза Чета. Он стал просить за своего племянника, чтобы князь взял его в своё княжество на поселение. Гордостью засияло лицо Ивана Даниловича. Невиданное дело: монгол просится на поселение в Москву. Но свою радость он тотчас подавил. В голове пронеслось: «А хан? Если он узнает, не обрушится ли на меня с гневом? Тогда то, что выстраивал столько лет, может обрушиться в одно мгновение». И он спросил Мурзу:

— А хан? Без его высочайшего согласия я не могу этого сделать.

Мурза из-за пазухи извлёк бумагу с большой печатью. Такие были только на ханских грамотах. Князь взял её, раскрыл. Она была написана не на русском языке.

— Миняй, — нетерпеливо крикнул князь.

Когда тот подошёл, подал ему бумагу. Миняй пробежал по ней глазами и сказал:

— Великий хан разрешает Янчару Чета переезд в Московию.

Князь раздумывал секунду.

— Я принимаю его, — ответил он, — окрестим, получит боярство и землю.

Мурза был доволен. Князь хотел с ним поговорить ещё, но в открытую дверь ясно донёсся торопливый стук копыт. Сердце Ивана Даниловича ёкнуло: он понял, что это гонец. «Но с чем? Что случилось?» — загудело в голове. Князь не ошибся. Весь пыльный, лица не разглядеть, вошёл невысокий человек. По его лицу, оставляя белые следы, стекал пот.

— Князь, — он склонил голову, — плох митрополит.

— Что? Что ты сказал? — князь подскочил к нему.

— Плох митрополит. Княгиня послала за тобой.

— Эй, — закричал князь, — кто тут есть?

На его зов откликнулся Осип Уваров.

— Осип! Сейчас же выезжаем в Москву!

Как ни торопился князь, как ни просил бога продлить жизнь Петра, в живых он его не застал. Это он понял, подъезжая к Москве, по заунывному звону церковного колокола и потоку людей, шедших к церкви Иоанна Предтечи, где стоял гроб с телом митрополита.

Князь, никуда не заходя, проехал к церкви. Народ расступился, пропуская князя. Кто-то шепнул послушнику, сидевшему у гроба, и тот уступил место князю. Священники менялись, читая молитвы. А князь сидел, не шевелясь, и смотрел на спокойное лицо митрополита. И невольно всплывали факты их совместных деяний. Много раз их жизнь отравляла Тверь. Вспомнил Иван Данилович и про князя Михаила Тверского, без участия, а скорее давления которого вряд ли бы тверской епископ Алексей настрочил жалобу на митрополита в Константинополь. Иван Данилович, князь московский, в пух и прах разнёс наветы Алексея, и посланцы, которые прибыли в Переяславль, чтобы разобраться, встали на сторону Петра. Тверь была повергнута и тут. С тех пор между ним и митрополитом завязалась дружба, которая длилась до последней минуты жизни Петра. И вот его нет: наставника, помощника, его опоры и поддержки. Как они понимали друг друга! И как этот человек болел душой за Русь! Как он был верен своим делам, почитая слова Иакова: «Вера без дел мертва». Кто же теперь будет патриархом? Может быть, послать монаха Ионна? Но... вряд ли согласится патриарх. Не успел Пётр подготовить его, божьего человека, к такой миссии.

Незаметно подкралась ночь. Опустела церковь. Остался священник да Иван Данилович. Так, не вставая, он и просидел у гроба до утра. С первыми лучами солнца церковь незаметно вновь наполнилась людьми. Подъезжали и князья.

Вот подошёл к Ивану Даниловичу и сочувственно тронул за плечо Андриян Мстиславич, князь звенигородский. Отметился и Константин Тверской, младший брат Александра. В голове Ивана Даниловича шевельнулась мысль: «А почему нет великого князя?» Низко склонил голову молодой князь Дмитрий Юрьевич, внук Андрея Александровича, князя Городецкого и костромского, дяди московского князя. А вот и зятёк...

А народ всё валит и валит. Еле протиснулся боярин Кочева. Вскоре народ стал просить вынести тело митрополита. Но кто примет это решение? А гул нарастал. Князь впервые поднялся и оглянулся назад. Церковь набита до отказа. А народ хочет проститься с любимым митрополитом. И князь решил:

— Пусть простятся!

Когда тело митрополита вынесли во двор кремля, народ повалился на колени. Протягивая к гробу руки, они кричали:

— Отец родной, прости!

От такого крика в небо поднялись стаи перепуганного воронья.

И вдруг митрополит приподнялся. Народ замер. И хоть тихо были им произнесены слова: «Я благословляю тебя, Иване, и святую Русь», а его рука с худыми, тонкими пальцами осенила всех крестом и в бессилии упала, все услышали его слова.

— Святой! Святой! — отозвалась Русь на его благословение.

После похорон митрополита князь московский, никого не приняв, запёрся в своей комнате. Трое суток не выходил он оттуда. Напрасно ожидали его князья. Правда, времени они не теряли, поминая ушедшего. Иван Данилович появился в гриднице, где ждали его князья, на четвёртый день. Его трудно было узнать. Князь был собран, подтянут, строг. Он прошёл на своё место и обвёл сверлящим взглядом присутствующих. Те не знали, что делать: приветствовать ли его радостными криками или выражать сочувствие. Атак как решительного не нашлось, они молчали.

Начал московский князь:

— Сегодня ночью ко мне явился наш митрополит со словами: «Иване, сам господь ведёт тебя к неведомой цели по зыбким мосткам случайностей. Иди! Да будет благословен твой путь!»

Он проговорил это глуховатым голосом, ни на кого не глядя, а упёршись взглядом в стол. Затем протянул руку к кубку и поднялся. Глядя в него, сказал:

— Прими, Господь, его святую душу! Да вечной будет память о нём.

Поднялась вся гридница и, повторив последние слова князя, осушила кубки.

Пока гости закусывали, Иван Данилович что-то шептал на ухо Осипу Уварову.

Выслушав князя, он кивнул и вышел. Когда гости закусили, хозяин поднялся, сказав:

— А сейчас я приглашаю вас проехать со мной.

Многие обрадовались. Сидеть три дня за столом, даже обильным, стало в тягость. Выехав из кремля, они пересекли посад и прямой дорогой стали подниматься вверх. Когда добрались до верхней точки, князь остановил коня и спрыгнул. К нему подскочил Осип и подал топор. Все недоумённо поглядывали на князя. Он пошёл в лес. Все потянулись за ним.

Пройдя несколько десятков шагов, князь остановился. Оглядевшись, он подошёл к могучей сосне, посмотрел на неё снизу вверх и, поплевав на руки, принялся её рубить. Он работал без отдыха, пока она, не качнувшись, вдруг со стоном, ломая ветки, повалилась на землю, пугая окружающий люд. Когда сосна упала на землю, князь, воткнув в неё топор, сказал:

— В память нашего митрополита Петра я закладываю здесь монастырь его имени.

Все присутствующие князья, бояре изъявили желание принять в этом участие. Князь московский не возражал. Назад Иван Данилович возвращался с какой-то лёгкостью на душе, словно он сбросил с себя тяжёлую ношу, тяготившую его.

А жизнь диктовала своё. Шло строительство Успенского собора. Скоро понадобятся иконы и колокола. И он едет к иконным мастерам Дионисию и попу Тимофею. Работы идут споро. Много молодых старательных подмастерьев. Кто трёт краски, кто готовит дерево под роспись. И в самой мастерской кажется, что здесь витает святость. Не остаётся без внимания и Парамша. Ему досталось «ковать золотом иконы».