Сорвавшийся союз. Берлин и Варшава против СССР. 1934–1939 - Яков Яковлевич Алексейчик

Затем зашла речь и о выпуске соответствующей книжки, после появления которой «Gazеtа Warszawska» 16 июля 1929 года проинформировала своих читателей, что в ней Роберт Дональд «одобряет разделы Польши, выступает за аннулирование версальских решений, касающихся границ, поморский коридор, по его мнению, должен вернуться в Рейх, в Верхней Силезии следует провести новый плебисцит». При этом «Gazеtа Warszawska» с горечью констатировала и то, что высказывания Дональда будут восприняты в качестве весомых доводов, так как в авторе видят «основательного журналиста, который долгие годы возглавлял известную в Англии газету «Daily Chronicle». В числе британских «соратников» Роберта Дональда польский исследователь называет и ученого Уильяма Доусона — «автора многих книжек, посвященных истории Польши», но «дважды женатого на немках», а также известного еще и тем, что в свое время он был «секретарем премьера Ллойд Джорджа». На одинаковых с Уильямом Доусоном условиях использовалась и голландская писательница Карин Мишели. Германский МИД вышел и на «итальянского фашистского публициста Цезаре Санторо», который тоже «за вознаграждение опубликовал в римской прессе несколько антипольских текстов».

Когда усилия подобного рода смогли бы привести ситуацию с тем же коридором к желанному для Германии результату, неизвестно. Зато ведомо, что Адольф Гитлер, став канцлером, принимая соответствующие дела у своего предшественника на этом посту Курта фон Шлейхера и выслушав его подробный рассказ о подходах к решению территориальной проблемы с Польшей, ответил молчанием, а выйдя из кабинета, сразу же обронил: «Я буду действовать иначе!» Скорее всего, по этой причине он не отреагировал и на слова Герберта фон Дирксена, заявившего, что от «Данцигского коридора» поляки откажутся лишь в случае своего военного поражения. У фюрера был свой сценарий, совершенно иной, идущий значительно дальше упомянутого коридора и даже дальше Польши. И есть довольно веские основания сказать, что к «собственному плану» подталкивала Гитлера и восточная политика Речи Посполитой, которая была откровенно агрессивной. Давнюю русофобию существенно «обогатил» антисоветизм, приобретенный по собственному желанию польских политиков, особенно их Начальника. В феврале 1930 года в докладной записке «Большевистская пропаганда, славянские меньшинства и Польша» французский посол в Польше Лярош сообщал своему парижскому руководству, что в Речи Посполитой стало вполне очевидным «национальное чувство ненависти к России». Вряд ли об этом не знали и не информировали Берлин германские дипломаты, работающие в Варшаве, тем более германские разведчики, а также живущие в Речи Посполитой немцы. Значит, можно не сомневаться, известно было и Гитлеру, что русофобия и антисоветизм, поселившиеся в польских политических настроениях, вполне могут быть использованы при выстраивании нацистских планов, направленных против СССР. Такой сосед явно годился в напарники.

Те самые военные тиски, давившие на Германию с запада силами французской армии, а с востока — войском польским, больше всего нервировали высокопоставленных немецких армейцев. Авторитетный в их среде генерал Ханс фон Зект буквально забрасывал канцлеров своими посланиями, в которых кроме проклятий в адрес Польши содержались требования как можно быстрее и даже в первую очередь избавиться от случившихся клещей. В своей речи в рейхстаге 24 января 1931 года, посвященной германской внешней политике, он без тени сомнения заявлял, что «враждебная позиция Польши по отношению к Германии, несмотря на невыгодное географическое положение Польши между Германией и Россией, может быть объяснена лишь абсолютной уверенностью Польши в помощи Франции против Германии». Генерал пребывал в уверенности, что «полной несуразностью политической жизни следует признать расчеты на возможность соглашения между Польшей и Германией и вообще рассматривать Польшу, как возможного контрагента соглашения. Соглашение невозможно — это должны сознать те, кто ожидает от хозяйственного сотрудничества выгод и для Германии». Он исходил из того, что «невозможно заключить хозяйственный мир», так как останется вопрос, будет ли такой мир «более вредным для нас или для Польши». Генерал был уверен, что «по всем вопросам внешней политики Германии Польша должна во всех случаях рассматриваться как принципиальный и непременный противник». Генерала фон Зекта особенно волновало то, что из-за коридора, оказавшегося во владении Речи Посполитой, «все железнодорожные мосты через Вислу находятся в руках Польши», а они «могут быть взорваны польскими войсками в любой момент и потребуется для восстановления около 6 недель времени». К приведенным словам не помешает добавить, что польская принадлежность тех мостов остро задевала высшее германское командование все оставшееся до Второй мировой войны время, потому при подготовке к ней планы для их захвата специальными подразделениями были составлены одними из первых.

Гитлеру, как вскоре оказалось, первостепенная задача тоже виделась в сломе военных клещей-тисков, связывавших Рейх по рукам и ногам. Важность такого слома состояла прежде всего в том, что после него можно будет махнуть рукой на Версальский договор, столь основательно урезавший Германию не только в территориальном, но и в военном смысле. Однако сделать слом, по его замыслу, предстояло Польше, с которой он и вознамерился договориться. Не продолжать препираться по разным текущим поводам, коих было множество, а именно договориться, после чего действовать совместно, а не вопреки один другому. Видимо, не будет преувеличением, если сказать, что главной надеждой на принятие Варшавой подобного политического поворота для него являлась упомянутая русофобия польских политиков. В ней Гитлер не мог не усматривать гарантии, что Польша ни в коем случае не предпочтет добрые отношения со своим восточным соседом, коим являлся Советский Союз, в ущерб западному — это значит Третьему рейху.

Последовавшие потом события засвидетельствовали, что он не ошибся, хотя сигналы, способные побудить его к беспокойству на сей счет, в Берлин поступали. Притом довольно основательные. В июле 1932 года — всего за шесть месяцев до того, как фюрер нацистов стал канцлером Германии — в Москве послом Речи Посполитой в СССР Станиславом Патеком и заместителем наркома иностранных дел СССР Николаем Крестинским, кстати, уроженцем Могилева, по поручению президента Польши и Центрального исполнительного комитета СССР — предшественника Верховного Совета — был подписан польско-советский договор о ненападении. В первой его статье говорилось, что договаривающиеся стороны «отказались от войны как орудия национальной политики в их взаимоотношениях, обязуются взаимно воздерживаться от всяких агрессивных действий или нападения одна на другую как отдельно, так и совместно с другими державами». Вторая статья уточняла, что «в случае, если бы одна из договаривающихся сторон подверглась нападению со стороны третьего государства или группы третьих государств, другая договаривающаяся сторона обязуется не оказывать, ни прямо, ни косвенно, помощи и поддержки нападающему государству в продолжение всего конфликта». В третьей отмечалось, что «каждая из договаривающихся сторон обязуется не принимать участия ни в каких соглашениях, с агрессивной точки зрения явно враждебных другой стороне».

К подписанию такого документа стороны