Пташка (СИ) - Скворцова Ксения

— Почему ты не убил Войгнева?

Слова вырвались сами собой, хотя едва ли нынче было подходящее мгновение для подобных бесед. Подтверждающее то молчание длилось так долго, что Гнеда поневоле засомневалась, верны ли её предположения о бодрствовании наставника, когда сид вдруг изрёк:

— А ты в последнее время удивительно кровожадна, дочь Ингвара. — Ей не нужно было поворачивать головы, чтобы знать, что Фиргалл улыбался, не поднимая век. — Я должен был спасти младенца. Это всё, что занимало меня тогда. Дальше Войгнев оказался облечённым властью, — он всё же пошевелился, потирая переносицу ладонью, — а, как тебе уже известно, покуситься на жизнь князя…

— Задача непростая, — закончила за него Гнеда. — И всё же мне кажется, есть и другая, более веская причина. — Рука Фиргалла замерла. — Тебе было достаточно того, что отец мёртв. Ты винил в произошедшем только его.

— Да, — просто согласился сид, заводя руку за голову и, наконец, открывая глаза. – Потому что так и есть. — Его голос стал ледяным. — Но ты можешь убить Войгнева сама, раз он так не даёт тебе покоя.

Взглянув на звёзды, словно удостоверяясь, что они по-прежнему на своих местах, Фиргалл повернулся на противоположный Гнеде бок, натягивая плащ на плечи. Когда девушка уже решила, что сид уснул, до неё донёсся приглушённый, но от этого не менее едкий голос:

— Забавнее всего то, что он должен был стать твоим свёкром. — Гнеда с резким звуком втянула в себя воздух, но Фиргалл только усмехнулся. — Вы со Стойгневом были обещаны друг другу с рождения. Что ж, полагаю, нынче ты можешь считать себя свободной от клятв.

На четвёртые сутки пути над их головами сомкнулись огромные лапы исполинских елей, жёсткие иголки которых видали дюжину зим, не меньше. Фиргалл пресно заметил, что лес прозывается Лихоманником, и Гнеда угрюмо согласилась с таким именем. Несмотря на то, что день стоял в разгаре, здесь господствовал полумрак. Нижние одряхлевшие ветви и стволы заросли седым лишайником, ставшим пристанищем смолёвок, корнежилок и прочей ползающей и бегающей твари. Землю обволакивал густой колтун мхов, в который намертво впутались сухие ветви валежника. Никакой дороги, разумеется, не было и в помине, однако Фиргаллу удалось напасть на остатки некогда существовавшей тропки.

Всю светлую, если, конечно, её можно было так назвать, часть дня они двигались без остановок. Ревнивые старухи-ели, казалось, не пропускали сюда ни единого солнечного луча, и путники понимали, что на землю спускалась ночь, только когда тени проплывавших мимо деревьев и неправдоподобно высоких ягодников вовсе исчезали в непроглядной тьме. Тогда Фиргалл выбирал более-менее возвышенное место, и они привычно устраивали суровые постели, подгребая под себя свалявшуюся хвою и пахнущий грибами мох, и, не разводя костра, ломтевали свои скромные припасы. Злой, возвращаясь с охоты, тоже пристраивался неподалёку и после обстоятельного обряда чистки клюва и оперения, задрёмывал на ближайшем дереве.

Сид, казалось, вовсе перестал смыкать глаза, отговариваясь необходимостью оставлять дозор на время сна. Гнеда воинственно возразила, что бремя ночного бдения следовало разделить поровну, и была удивлена, когда Фиргалл покорно прикорнул на свою лежанку. Резко проснувшись спустя несколько часов и осознав, что постыднейшим образом задремала, девушка услышала тихий, слегка задумчивый голос:

— Спи, до рассвета ещё далеко.

На исходе была вторая седмица путешествия, и, по расчётам Фиргалла, вскоре им предстояло выехать из Лихоманника и повернуть на запад, где начиналась дорога на Стародуб. Новый день занимался довольно непримечательным образом, и ничто не выделяло его из вереницы таких же однообразных будней. Гнеде уже начинало казаться, что мрачный неприветливый лес никогда не кончится, когда спутники неожиданно выехали на открытую, освещённую солнцем поляну. Бабочки-белянки кружились в причудливом танце над искрами звездчатки и жёлтыми пятнами ястребинки, и этот вид настолько разнился с унынием предыдущих дней, что девушка, не помня себя от внезапно нахлынувшего восторга, сорвалась со спины Пламеня, кубарем скатившись в высокую траву. Фиргалл даже не успел окликнуть её, когда послышалось шипение воздуха, рассекаемого стремительным полётом. Одновременно раздался надрывный крик пустельги.

Гнеда в испуге выпрямилась, всё ещё касаясь руками пурпурных столбиков дербенника. Улыбка так и застыла на губах, не успевая угаснуть вслед за глазами.

Обе лошади стояли с пустыми сёдлами. Фиргалла нигде не было видно.

Девушка замерла, потерянно глядя перед собой. Осознание случившейся беды затопило Гнеду тем оглушительнее, чем счастливей она была лишь миг назад.

Два долгих шага к Ска.

Гнеда уже знала, куда надо смотреть.

Сид лежал на земле за оградой иссохшихся былин, что стояли колом, определяя очертания его не успевшего подготовиться к падению тела. Прямо из груди торчало длинное древко, и ветер равнодушно шевелил перья орлана-белохвоста, из которых вырастало красноватое ушко стрелы.

Гнеда бухнулась на колени, в ужасе приближая трясущиеся руки к бездвижно лежащему опекуну. Из его горла раздался хрип, запёкшиеся губы с трудом разделились, и девушка услышала то, во что превратился серебристый голос:

— Беги… Беги же!..

Она отпрянула, вскочив на ноги, и тут же обернулась, спиной почувствовав угрозу.

На неё надвигались сразу двое. Рослые мужчины, одетые по-дорожному, в штаны, мягкие кожаные сапоги, тёмные рубахи и короткие плащи. У одного, что был на полголовы выше сообщника, на перекидном ремне у левого бедра висело крепкое налучие, из которого торчало плечо лука, пославшего смертоносную стрелу Фиргаллу. Справа его хлопал по ноге набитый колчан. У второго на перевязи Гнеда заметила ножны. Они шли на плюгавого мальчишку, поэтому даже не потрудились вооружиться, справедливо посчитав, что обойдутся голыми руками. Шли спокойным, размеренным шагом, постепенно немного расходясь в стороны, окружая на всякий случай. На рожах всплыли приторные ухмылки.

Гнеда запоздало рванулась, отчаянно пригнувшись в надежде увернуться от метнувшейся к ней лапы.

— Лови щенка! – услышала девушка позади себя сиплый голос.

На ней была лишь подпоясанная рубаха и штаны, делавшие стать неясной. Волосы скрывала войлочная шапка, грозившая слететь на бегу. В голове мелькнула трусливая мысль: лучше было сразу умереть там, парнем. Теперь-то они догонят, и тогда про лёгкую мужскую смерть можно забыть.

Гнеда всегда бегала ладно. Детство в Перебродах научило. Попробуй-ка защитись от целой своры дюжих откормленных мальчишек. Только резвые ноги и выручали, ведь коли догонят, не отбиться. Вот и теперь она знала, что, если не вырвется от погони – погибель.

Выгнувшись и наклонившись вперёд, втянув голову в плечи, она неслась что было мочи, не разбирая дороги. Сзади слышалось лишь бешеное шуршание травы и тяжёлое дыхание. Как далеко находились преследователи, сказать стало невозможно, смятые колосья шипели под тремя парами ног, каждая из которых выстукивала свой собственный напев.

«Не упади!» — только и билось в сознании Гнеды.

Трава нещадно хлестала по лицу, но девушка ничего не замечала. Неожиданно совсем рядом, с хрустом прорываясь сквозь стебли, пронеслась стрела. Гнеда оставила её без внимания.

Увернуться невозможно, оборачиваться нельзя.

Ноги стали уставать.

Долго не протянуть.

Внезапно из-за плеч донёсся досадливый крик и злая ругань. Второй голос что-то раздражённо бросил, но слова потонули в шуме шевелящейся травы. Кто-то подвернул ногу или упал, или и то, и другое, злорадно подумала девушка, трезво сознавая: чтобы справиться с ней, вполне достаточно оставшегося.

Бежать становилось всё трудней. Гнеда быстро провела рукой по лбу, чтобы вытереть пот, и боковым зрением заметила кровь на пальцах. Испуг оказался мимолётным. Она просто порезалась об осоку, нынче окружавшую её со всех сторон. Девушка поймала себя на мысли, что недавно бежала по зарослям совсем других растений. Почти одновременно она поняла, что сапоги насквозь промокли.