В центре циклона - Алиса Лунина

сильнее, внутри жаром разгоралось что-то болезненное, лихорадочное. Он опустился на диван рядом с креслом, в котором сидела Ая.

Какое-то время они просто сидели в тишине и смотрели, как за окном идет снег. Наконец Ая нарушила молчание:

– Знаешь, мне определенно нравится у тебя. В твоей квартире есть шарм. Печатная машинка, книги – настоящая писательская берлога.

– Нравится – оставайся навсегда! – Егор пристально посмотрел на нее.

Она, однако, сделала вид, что не услышала его слова, прозвучавшие столь недвусмысленно; вновь по-кошачьи потянулась в кресле – изящная, тоненькая, лениво зевнула, и – перевела разговор.

– Кстати, как продвигается твой новый роман?

Егор усмехнулся:

– Роман не идет. Я застрял в начале, где-то между второй и третьей главой.

– Почему? – Ая вскинула на него серые сонные глаза.

– Видишь ли, он не может состояться, пока я не узнаю одну историю из прошлого своей главной героини.

Ая вздрогнула, лицо ее омрачилось.

– Ты обещала мне рассказать ту историю из своего детства, после встречи с Четвергом?!

– Пожалуйста, Егор, только не сегодня, – взмолилась Ая, – не в этот вечер.

– Ладно, – вздохнул Егор, – я подожду.

Он сел на колени рядом с ее креслом. Хрупкая, как у ребенка, рука Аи свешивалась с подлокотника; Егор взял ее руку и провел по ней губами.

– Мне кажется, или это уже было? – улыбнулась Ая.

Егор застыл.

– Помнится, в Праге мы остановились как раз на этом моменте, – ее хрипловатый голос звучал насмешливо. – Мы тогда решили, что нам лучше остаться друзьями. И я, представь, по-прежнему так считаю.

Егор выпустил ее руку, но не ушел, так и остался сидеть на коленях подле нее.

Ая коснулась его волос: – Ну-ну, Егор, это не стоит твоей печали.

В жесте, которым она взъерошила его волосы, было неожиданно много нежности.

– Не забрасывай свой роман, – попросила она. – Ты должен его написать.

– Ты так считаешь? – вскинулся Егор.

– Я так считаю. Ты напишешь его и посвятишь мне. Да?

Егор изумился: как она догадалась о посвящении, что уже стоит на первой странице? и кивнул: – Да, посвящу тебе.

– Мне кажется, в твоем романе будет какая-то новая правда о нас, которую мы пока не знаем, – тихо сказала Ая.

Солнце давно скрылось, на Москву опускался вечер, комнату заполняла темнота. Егор поднялся, выглянул в окно – на улице все так же шел снег, во дворе те же самые дети весело разламывали своего снеговика.

Ая подошла, встала у него за спиной, и на секунду – но этого было достаточно! – он почувствовал, как она прижалась к нему, словно обнимая.

Он резко обернулся, посмотрел ей в глаза.

– Я пойду, мне пора, – увернулась Ая и направилась к дверям.

Егор бросился за ней: – Я провожу тебя домой.

– Не надо, у тебя больной вид. Тебе лучше отлежаться, не выходить, иначе совсем разболеешься.

Егор упрямо заявил, что пойдет с ней: «к тому же мне нужно сейчас остудить голову!»

Они шли по ночной снежной Москве. К ночи изрядно похолодало, Егор заметил, что Ая замерзла и слегка подрагивает от холода. В какой-то миг он решительно взял ее заледеневшую руку и, поместив в свои ладони, стал отогревать.

– Ого, – удивилась Ая, – да от тебя жар, как от печки, наверное, и впрямь температура зашкаливает. – Она не сразу отняла руку, дала ему себя согреть, потом осторожно высвободилась: – Спасибо, я действительно согрелась, иди домой, Егор, выпей лекарства, отлежись.

В этот вечер, прощаясь с Аей, Егор подумал, что у него есть шанс, все-таки есть шанс растопить ее сердце.

Через весь замерзающий город он нес в себе ее слова: «Ты должен написать этот роман». По снежным площадям, улицам, сквозь последние дни декабря он нес ее слова, и они согревали его, как еще недавно он согревал руки Аи.

Вернувшись домой, он почувствовал, как его захлестывают волнение, эмоции, и тот самый жар (а может, это была поднявшаяся из-за простуды температура) разрастается в нем. В горячечном сознании Егора неожиданно промелькнуло видение: в окне появилось лицо Ледяной Девы Аи Кайгородской. Ая шепнула: «Ты посвятишь свою книгу – мне».

Егор придвинул печатную машинку и лихорадочно, словно в бреду, стал писать.

* * *

После встречи с Максом Четвергом Ая ждала, что он вскоре даст о себе знать – назначит свидание, или хотя бы выйдет с ней на связь в офисе агентства, однако прошло три дня, но Четверг молчал. Его молчание и безразличие уязвляли Аю. Странное дело – Четверг вызывал у нее весь спектр эмоций, кроме равнодушия – гнев, раздражение, страх, любопытство, и даже некое … притяжение. Впервые поняв, что Четверг притягивает ее как интереснейший персонаж и неординарная личность, Ая изумилась и даже разозлилась на себя, однако это необъяснимое влечение к нему подавить не смогла. Макс что-то скрывал от нее, с ним была связана тайна, интрига, и это притягивало Аю, как магнитом. При этом, чем больше проходило времени с их встречи, тем большую растерянность она ощущала – ей начинало казаться, что их разговор приснился ей, пригрезился в страшных снах или фантазиях, и что на самом деле его не было.

С того вечера внешне в ее жизни ничего не изменилось: работа в агентстве, тренировки в клубе, прогулки на Патриарших прудах, но при этом Ае казалось, что она так и осталась в замке Четверга и продолжает вести с ним диалог.

Между тем, декабрь грозил обернуться скорым Новым годом. За несколько дней до Нового года Ая встретилась с отцом.

Согласно раз и навсегда установленному правилу Борис приехал к ней домой. Увидев отца, Ая встревожилась – он выглядел больным и изможденным. Однако на ее вопрос все ли у него в порядке, Борис лаконично пожал плечами – в полном… Впрочем, она и не ждала другого ответа – в жизни Бориса Гойсмана всегда все было в полном – образцовом порядке.

Не выдержав, она все же решилась обратиться к нему: «Послушай, если у тебя есть какие-то проблемы, я могла бы попытаться помочь тебе?! Все-таки твоя дочь – психолог…»

Отец жестко – сталь в голосе и глазах – отрезал: «У меня нет никаких проблем, тем более психологических. У меня есть только нервы и принципы. Это все».

На этом действительно все – им предстоял сеанс игры в нарды, сопровождаемый распитием зеленого чая и полным молчанием, словно бы регламент их встреч был утвержден раз и навсегда – никакой импровизации. Впрочем, Ая решилась на одну импровизацию – спросила, будет ли отец отмечать грядущий Новый год.

– Я не отмечаю