Галки - Кен Фоллетт

Она смотрела на него, не говоря ни слова. Внутренний конфликт проявлялся на лице выражением нерешительности.

— А кроме тебя, в стране нет никого, кто может это сделать, — сказал Перси.

— Да ладно! — скептически сказала она.

— Ты женщина-медвежатница, которая говорит по-французски — как ты думаешь, сколько еще таких, как ты? Я тебе скажу — ни одной.

— Ты говоришь серьезно?

— В жизни никогда не был так серьезен.

— Черт побери, Перс! — Джелли замолчала и долго хранила молчание. Флик затаила дыхание. — Ладно, подонок, я это сделаю, — наконец сказала Джелли.

Флик так обрадовалась, что даже поцеловала ее.

— Благослови тебя Бог, Джелли, — сказал Перси.

— Когда же мы начнем? — спросила Джелли.

— Прямо сейчас, — сказал Перси. — Как только ты допьешь этот джин, я доставлю тебя домой, чтобы собрать вещи. Потом я отвезу тебя в центр подготовки.

— Что, прямо сегодня вечером?

— Я же сказал тебе, что это очень важно.

Она допила остатки спиртного.

— Ладно, я готова.

Когда она слезала с табурета. Флик, глядя на ее широкий зад, засомневалась, что Джелли справится с парашютом.

— Вы доберетесь обратно на метро? — спросил Перси, когда они вышли из паба.

— Конечно.

— Тогда увидимся завтра в «пансионе благородных девиц».

— Я буду там, — ответила Флик, и они расстались.

Ликуя, она направилась к ближайшей станции метро.

Стоял тихий летний вечер, и Ист-Энд был полон жизни: группа чумазых мальчишек играла в крикет палкой и лысым теннисным мячом; уставший мужчина в испачканной рабочей одежде шел домой, чтобы с опозданием выпить чаю; солдат в форме, с пачкой сигарет и несколькими шиллингами в кармане с беспечным видом шагал по тротуару, словно его ждали все удовольствия мира; три симпатичные девушки в платьях без рукавов и соломенных шляпах, глядя на него, хихикали. Судьба всех этих людей решится в ближайшие несколько дней, тревожно подумала Флик.

Пока она доехала на метро до Бейсуотера, ее настроение снова упало. Группе по-прежнему недоставало телефонного мастера, роль которого была решающей: без него Джелли может заложить заряды не там, где нужно. Они все равно нанесут какой-то ущерб, но если его можно устранить за день или два, громадные усилия и смертельный риск окажутся совершенно напрасными.

Вернувшись в свою однокомнатную квартиру, Флик обнаружила там своего брата Марка.

— Какой приятный сюрприз! — обняв и поцеловав его, сказала она.

— На этот вечер меня отпустили, и я подумал, что надо отвести тебя куда-нибудь выпить, — сказал он.

— А где Стив?

— Играет роль Яго перед войсками в Лайм-Реджис. Мы ведь теперь большую часть времени работаем на АЗМВ. — АЗМВ означало «Ассоциация зрелищных мероприятий для военнослужащих», организовывавшая представления для вооруженных сил. — Куда мы пойдем?

Флик устала, и сначала ей захотелось отказаться от его предложения. Но тут она вспомнила, что в пятницу отправляется во Францию и что, возможно, видит брата в последний раз.

— Как насчет Уэст-Энда? — сказала она.

— Пойдем в ночной клуб.

— Отлично!

Выйдя из дома, они рука об руку двинулись по улице.

— Сегодня утром я видела Ма, — сказала Флик.

— Как там она?

— Хорошо, но с сожалением должна сказать, что она не смягчила свое отношение к тебе и Стиву.

— Я этого и не ждал. Как тебе посчастливилось с ней увидеться?

— Я ездила в Сомерсхольм — слишком долго объяснять почему.

— Как я полагаю, что-нибудь страшно секретное, сплошное «молчи-молчи».

Она благодарно улыбнулась и тут же вздохнула, вспомнив о своей проблеме.

— Может, ты вдруг знаешь женщину — телефонного мастера, которая говорит по-французски?

Он остановился.

— Ну, что-то вроде этого.

Глава пятнадцатая

Мадемуазель Лема испытывала страшные мучения. Она неподвижно сидела за маленьким столом на стуле с прямой спинкой, лицо превратилось в маску, олицетворяющую предельную степень самообладания. Она не смела шевельнуться. На ней по-прежнему была надета шляпа-колокол, руки вцепились в лежавшую на коленях темно-коричневую кожаную сумочку. Маленькие полные руки ритмично сжимали ее ручку. На пальцах не было колец, собственно, она носила только одно ювелирное изделие — небольшой серебряный крестик на цепочке.

Вокруг нее задержавшиеся на работе клерки и секретари в хорошо отутюженной форме продолжали печатать и подшивать документы. Следуя инструкциям Дитера, они вежливо улыбались, встречаясь с ней глазами, время от времени одна из девушек предлагала ей воду или кофе.

Дитер сидел, наблюдая, с лейтенантом Гессе с одной стороны и Стефанией с другой. Ганс Гессе, представлявший собой лучший образец выносливого и хладнокровного немецкого рабочего, смотрел на все стоически — он уже повидал немало пыток. Стефанию было легче разволновать, но она себя сдерживала. Вид у нее был несчастный, но она молчала — ведь целью всей ее жизни было доставлять Дитеру удовольствие.

Дитер знал, что страдания мадемуазель Лема были не только физическими. Хуже лопнувшего мочевого пузыря было опасение обделаться в комнате, полной вежливых, хорошо одетых людей, занимающихся своими обычными делами. Для респектабельной пожилой дамы это был худший из кошмаров. Восхищаясь ее стойкостью, Дитер гадал, сломается ли она, выдав ему все, или сумеет удержаться.

— Простите, господин майор, — щелкнув каблуками перед Дитером, сказал молодой унтер-офицер, — меня послали пригласить вас в кабинет майора Вебера.

Дитер хотел было сказать в ответ что-то вроде «Если он хочет со мной поговорить, то пусть придет сюда», но решил, что нет смысла вступать в конфронтацию, если в этом нет абсолютной необходимости. Если позволить ему набрать несколько очков, Вебер может стать более сговорчивым.

— Отлично, — сказал он и повернулся к Гессе. — Ганс, ты знаешь, о чем спросить ее, если она сломается.

— Да, господин майор.

— А если нет… Стефания, сходи, пожалуйста, в «Кафе де спорт» и принеси мне оттуда бокал и бутылку пива.

— Хорошо. — Кажется, она была рада, что у нее появился предлог выйти из этой комнаты.

Вслед за унтер-офицером Дитер прошел в кабинет Вилли Вебера. Это была большая комната в передней части шато, с выходящими на площадь тремя большими окнами. Город освещало заходящее солнце, его угасающие лучи выхватывали изогнутые арки и контрфорсы средневековой церкви. За окном Дитер увидел переходящую площадь Стефанию, даже на высоких каблуках она своей походкой напоминала скаковую лошадь, одновременно мощную и грациозную.

На площади работали солдаты, устанавливая в ряд три прочных деревянных столба. Дитер нахмурился.

— Расстрельная команда?

— Для трех террористов, выживших в воскресной перестрелке, — ответил Вебер. — Как я понимаю, ты уже закончил их допрашивать.

Дитер кивнул:

— Они рассказали мне все, что знали.

— Они будут публично расстреляны как предупреждение тем, кто задумает примкнуть к Сопротивлению.

— Хорошая идея, — сказал Дитер. — Тем не менее, хотя Гастон для этого сгодится, Бертран и Женевьева серьезно ранены, и я удивлюсь, если они смогут идти.

— Тогда их принесут к месту казни. Но я пригласил тебя не для того, чтобы это обсуждать. Мои начальники в Париже желают знать, чего еще удалось достичь.

— И что же ты им сказал, Вилли?

— Что спустя сорок восемь часов после начала расследования ты арестовал одну старую женщину, которая могла прятать у себя в доме агентов союзников и до сих пор не сказала нам ничего.

— А что бы ты хотел им сказать?

Вебер театрально стукнул кулаком по столу.

— Что мы сломали хребет французскому Сопротивлению!

— Это может занять больше сорока восьми часов.

— Почему ты не пытаешь эту старую корову?

— Я ее пытаю.

— Не давая ей сходить в туалет! Какая же это пытка?!

— Я уверен, что в данном случае она самая эффективная.

— Ты считаешь, что все знаешь лучше. Ты всегда был самонадеян. Но теперь Германия стала другой, майор. Твое мнение теперь не имеет больше веса только потому, что ты профессорский сынок.

— Не будь смешным.

— Ты действительно думаешь, что стал бы самым молодым начальником кельнского отдела уголовной полиции, если бы твой отец не был важным лицом в университете?

— Мне пришлось сдавать те же экзамены, что и всем.

— Как странно, что другие люди, такие же способные, как и ты, так и не достигли подобных успехов.

Что за фантазии он себе рассказывает?

— Ради Бога, Вилли, неужели ты и вправду веришь, что вся кельнская полиция устроила заговор, чтобы я получил более высокие оценки, чем ты, из-за того, что мой отец был профессором музыки? Это же чепуха!