Пасынки судьбы - Уильям Тревор

— Если что, всегда приходи ко мне. Мне можешь рассказывать все что угодно.

Он подошел ближе, положил мне руку на плечо и сказал, что он — мой друг.

В тот день я опять пошла посмотреть, нет ли письма. Тогда, рано утром, я записала адрес Гибб-Бэчелоров и положила бумажку с адресом на твой туалетный столик. А потом на цыпочках вышла из комнаты — ты ведь еще спал.

— Визитные карточки, — поучала нас миссис Гибб-Бэчелор, — следует класть в холле, на поднос или на какой-нибудь подходящий столик. И шрифт, разумеется, должен быть гравированным, а не типографским. Замужняя женщина оставляет три визитные карточки — одну свою и две мужа; если же хозяйка дома не замужем или вдова, на столике в передней достаточно положить только одну карточку мужа.

Она говорила, а я молилась. Я просила у Бога прощения, Я обещала, что не буду пытаться оправдать свой грех, что буду жить с ним и страдать за него, если бы только Господь отнесся сейчас ко мне с милосердием. «Милый Бог, — молила я, — Милый, добрый Бог, пожалуйста, услышь меня».

Миссис Гибб-Бэчелор улыбнулась каждой из нас по очереди:

— И не чурайтесь нитки с иголкой. Дурнушка, которую приучили следить за собой, имеет преимущество перед смазливой неряхой.

В тот день я опять заглянула на полку с письмами, хотя дала себе слово больше этого не делать.

— Малютка Марианна, — сказал мне профессор, — ты не слышала ни слова из того, что я рассказывал на лекции про чувство рифмы у Вордсворта.

— Что вы, профессор, я вас внимательно слушала.

— Неправда, крошка.

С этими словами он приложил к моим губам свой тощий палец и убирать его явно не собирался. При этом он покачал головой, и его парик чуть съехал в сторону. В библиотеке мы были одни.

— К тебе у меня особое отношение, Марианна. Поэтому твое дурное настроение мне тем более огорчительно.

И опять холодный, как лед, палец коснулся моих губ. А его губы раздвинулись в наглой улыбочке, обнажив ряд крупных зубов, выступавших вперед и напоминавших побелевшие от времени надгробия. Мы с ним стояли в нише, я — спиной к окну.

— Многое из того, что я говорю про Вордсворта, предназначается тебе одной, малютка Марианна.

— Прошу вас, профессор…

— Ты учишься из-под палки, девочка.

Он снова вплотную придвинулся ко мне, прижав меня к подоконнику. От него пахло чесноком. Его губы коснулись моей левой щеки, чуть ниже глаза, а рука в это время с легкостью бабочки скользнула по моему бедру. Содрогнувшись и ощутив подступившую к горлу тошноту, я оттолкнула его. Как я могла ему объяснить? «Мы могли бы съездить в Килни, — сказал ты. — Мне бы хотелось показать тебе Килни». Как я могла объяснить ему, что за всю жизнь у меня не было счастливее дня. На мельнице рабочие пожимали мне руку. В Лохе ты показал мне магазин Дрисколла и храм Богоматери Царицы Небесной, а в Фермое — скобяную и мануфактурную лавки, куда вы заходили по пятницам. И ты, и я стеснялись признаться друг другу в наших чувствах, но это почему-то не имело значения.

— Вот какое дело, милочка, — беззаботным голосом обратилась ко мне миссис Гибб-Бэчелор, вызвав меня к себе в кабинет. — Одна маленькая птичка прилетела и рассказала, что ты, оказывается, влюблена.

— Если Агнес…

— Я же не говорю, что это Агнес, милочка. Когда подруга влюбляется, это же сразу видно, согласись? Сердце сердцу, говорят, знак дает…

— Это мое личное дело, миссис Гибб-Бэчелор.

— Несомненно. Но сама посуди, не могу же я допустить, чтобы мои воспитанницы страдали. Как у нас обстоит дело с месячными? Все как часы, надеюсь? Ну-ну, только не надувайся. Мне ли не знать, что творится с молоденькими девочками от любви? Все сроки сбиваются.

— Мне бы не хотелось говорить на эту тему, миссис Гибб-Бэчелор.

— А я верю этой маленькой птичке. Она врать не станет. — Миссис Гибб-Бэчелор наклонила голову и улыбнулась — в этот момент она тоже очень походила на птичку. — Между нами не должно быть секретов, Марианна. Не ты первая, радость моя, влюбляешься в профессора.

При одной мысли об этом я испытала такое отвращение, такое бешенство, что с трудом могла говорить:

— Я и не думала влюбляться в вашего мужа, миссис Гибб-Бэчелор! — сказала я как можно тверже.

Но миссис Гибб-Бэчелор мягко разъяснила мне, что любимых не выбирают и что нет ничего удивительного, что воспитанницы влюбляются в ее мужа: профессор определенно хорош собой, многие девушки находят его весьма привлекательным.

— Уверяю вас, это не так, миссис Гибб-Бэчелор. Все, что вы говорите, совершенно не соответствует действительности.

— Мой муж прекрасный человек, тонкая натура. В такого не зазорно влюбиться. Скажу больше, я часто думаю, что надо быть неординарной особой, чтобы…

— Но я не люблю его.

— Кого это «его»?! Некрасиво, дорогая, говорить о профессоре в третьем лице. И перебивать тоже нехорошо.

— Миссис Гибб-Бэчелор…

— А повышать голос и вовсе никуда не годится. Никто тебя не винит, моя дорогая, если же наши месячные наступают с опозданием, ничего страшного. Любовь есть любовь, Марианна.

Я пожала плечами, что также, как выяснилось, было дурным тоном. Я попыталась снова возражать, а потом раздумала. В конце концов, не все ли равно?

— Это пройдет, — обнадежила меня миссис Гибб-Бэчелор, — Охватившее тебя чувство со временем остынет, Марианна. Время, моя дорогая, — лучшее лекарство.

Эта сентенция означала, что наша беседа подошла к концу, и я ничего не ответила.

— Слушай, давай пойдем погуляем, — предложила мне Агнес Бронтенби, которая ждала меня у дверей кабинета миссис Гибб-Бэчелор.

Я отрицательно покачала головой и попыталась пройти мимо, однако она удержала меня за руку:

— Дорогая Марианна, будь благоразумной. Мы ведь знакомы столько лет. В школе ты мне всегда нравилась, Марианна, и я уверена, будешь нравиться и впредь.

— Пожалуйста, оставь меня, Агнес.

— Профессор…

— Черт возьми, да при чем тут этот несчастный профессор!

Я ушла, оставив ее в полном недоумении: такой грубости она от меня не ожидала. Потом, правда, она мне за это выговорила, но я даже не извинилась.

Шли дни, недели. Сыпь Мейвис не проходила. Цинтия сказала, что из-за невкусной пищи она похудела на целых четырнадцать фунтов. Официант в кафе «Добро пожаловать» смотрел на Агнес Бронтенби с нескрываемым удовольствием. «Dans l’immense salle regnait une ambiance joyeuse»[48], — диктовала мадемуазель Флоранс, но я не понимала, что это значит, да и не хотела понимать. «Vous etes tres stupide[49], — визгливо кричала она на меня. — Более stupide[50] девушка не был когда-нибудь в Монтре».

По утрам, когда я просыпалась, у меня все валилось из рук: лампа, вспыхнув, гасла, и в темноте пахло керосином. Я порывалась написать тебе, но не могла. Порывалась сказать, как я за тебя переживаю, и в то же время мне хотелось, чтобы ты сам мне написал, чтобы я знала — ты счастлив.

— В молодости я тяжело болел. Если бы не болезнь, я бы, возможно, женился раньше.

Мы с ним стояли у озера, кругом опять никого не было: от остальных воспитанниц он избавился, отправив их вперед в «Добро пожаловать» — заказать кофе и пирожки с мясом.

— Нет ничего дурного в том, что ты испытываешь нежные чувства к человеку, который старше твоего отца. Ты из-за этого расстраиваешься, малютка Марианна, и совершенно зря.

Я покачала головой и отвернулась, смотря на гладь озера. Тут я почувствовала, как он положил мне на плечо руку, как колется его жесткая, точно конский волос, бородка. Почувствовала, как моих губ коснулись его холодные большие зубы.

— Не надо, профессор.

Как тогда, в библиотеке, я оттолкнула его, упершись руками в его костлявую грудь. Коленями он крепко обхватил мою левую ногу, повторяя, что жить без меня не может и не будет.

— Ты моя маленькая жена, — лепетал он.

— Пожалуйста, уберите руки, профессор.

Наконец я вырвалась из его объятий и, дрожа от отвращения, отбежала на несколько шагов. Не удержавшись, я изо всех сил топнула каблуком по гулкой бетонной дорожке.

— Никаких нежных чувств я к вам не питаю! — закричала я, да так громко, что две женщины, гулявшие с собаками, испуганно обернулись. — Я к вам совершенно равнодушна. И никакая я вам не жена. С чего вы взяли?!

— Дитя мое, я просто представил тебя своей женой.

— У вас есть жена. Вы развратник, профессор Гибб-Бэчелор. А на разврат подбивает вас ваша бессовестная жена.

— Пойми ты, — шептал он, — я ничего не могу с собой поделать. Ты красивая, малютка Марианна, красивее Агнес Бронтенби.

И тут я сказала ему, что я не девственница.

— Да вы и сами об этом знаете. Наверняка догадались, профессор Гибб-Бэчелор.

— Мое прелестное дитя, ну конечно же, ты девственница. Ты просто не понимаешь, что говоришь.