Сибирская роза - Анатолий Никифорович Санжаровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бормачёв осёкся, приутих.
Ему стало вдруг как-то неловко.
«У человека судьба на ниточке, а ты про что молотишь? Ух и мо-ло-дец!» — выговорил себе ядовито и, виновато подгорюнившись, уставился Таисии Викторовне прямо в глаза.
Он выдержал её долгий вопросительный взгляд и не сморгнул. Ни разу не сморгнул!
Это его несколько подживило.
От природы схватчивый, лукавый, он стыдился смотреть людям в глаза, когда навязывал чью-нибудь волю сверху, душа к которой у него не лежала. При этом глаза его бегали, как стрелка домашних ручных весов, когда на крючке тяжело и палец дрожью бьёт. Сегодня на весах слишком много, чтобы уступчиво, лукаво приплясывать под чужую, кребсовскую дудку. Хватит подплясок!
Таисию Викторовну свёл с толку этот открытый, честный взгляд. Почему Бормачёв так прямо, даже с каким-то внутренним вызовом так прямо смотрит ей в глаза? Начал разговор с нею ладно. На разговоре он хороший… Она поверила, что он ей союзник, но телефонная его говоруха заставила её думать иначе: «Не-ет, не союзник. Это какой-то парень-шнырь… Зато после! После! Говорено вдоволе, выше бровей наморожено! Да что всё это? Искреннее желание мне подмочь, иль всё это пустозвонная словесная эквилибристика?! Ну чего разводить галимастику? В моих интересах не восстанавливать меня в диспансере… Гмг… Тут, пожалуй, что-то от живой правды… Ну, вернусь… Так что, они в обнимашки ко мне кинутся? Ой ли… Наверняка встретят ещё бóльшими препятствиями. Нечего мне там, чучелу заболотскому, делать, нечего… Тогда где и что мне делать?»
Таисия Викторовна примирительно улыбнулась Бормачёву:
— Насчёт диспансера, пожалуй, вы правы… Тогда что вы можете мне предложить?
— Конечно, не век разговоры размузыкивать… Что я могу? Что у меня есть кроме этого номерного тронишки? — он вяло хлопнул по жестяному номерку на боку стола. — Что?
Ему вспомнилось, как в беседе один на один Кребс настоятельно рекомендовал навсегда разлучить Закавырцеву с диспансером. Даже поставил вопрос так: я или она. Видите, он, консультант диспансера, не может её видеть с некоторых пор.
И не надо. Я и сам, подумалось тогда Бормачёву, не верну её вам в диспансер, не кину на растерзание. Не ходить вам с нею по одной стёжке. А куда её устраивать?
«Вообще убрать из Борска, — буркнул Кребс. — Скажите: использовать вас на должности онколога кроме Судьбодаровки не имеется возможности».
«Несерьёзно. Что она, из Борска за триста вёрст будет ездить на работу каждый день? Или прикажете жить человеку поврозь с семьёй? Дети, муж в Борске, она в Судьбодаровке?»
«Да ну задвиньте в участковое ярмо!»
«Терапевта?»
«Разумеется. Не нравится дурапевт, пускай идёт по хирургии, по гинекологии… Выбор неограниченный. В Борске не хватает двухсот единиц врачей. Предлагайте ей что угодно, хоть своё место заведующего. Только от диспансера, от онкологии подальше!»
Бормачёв остался при мысли: совет жены выслушай, а поступи по-своему.
… Воспоминания отжали от него ответ.
Таисия Викторовна мягко напомнила:
— Так что же вы мне предложите?
Бормачёв встрепенулся, стряхнул с себя воспоминания.
— Видите, — раздумчиво начал он, — мне настоятельно рекомендовали подальше упрятать вас от онкологии. Я лично занимался вашим увольнением. Лично встречался с вашими больными. И пришёл к твёрдому, к единственному выводу: держать вас надо ближе, как можно ближе к матушке онкологии. А как? Есть место в районе. А зачем вам туда от семьи забиваться? И тогда я пошёл за советом вот к этому человеку, — указал на мужчину с папкой. Мужчина отложил папку, стал слушать. — У него не макúтровка, а дом советов. Пора сказать вам всю правду. Он здесь не по своему, а по вашему, именно по вашему делу. Это он подсказал выход. Знакомьтесь. Виктор Петрович Огнерубов. Главврач железнодорожной больницы.
Огнерубов и Таисия Викторовна встречно поклонились.
— Мы с ним, недоборки, из одной деревеньки. Избушки-курюшки наших маломочных[57] стариков рядом… Вместе мы учились, вместе на выходные к старикам… Сейчас наши квартиры дверь в дверь на одной площадке… В четыре кулака достучались мы в одну высокую душу. Убедили ту душу, нужен в железнодорожке онколог. Душа оказалась упрямая, упёртая. Пока сдалась наполовинку. Сочла, что хватит пол-онколога, то есть дала полставки. Это уже победа! Вырвали в две тяги половинку, вырвем и другую. Это печаль времени. Не всё вгладь катится… Трудно всей стране — трудно нам, медикам. Возьмите наше министерство здравоохранения. Покуда оно даже своего названия не оправдывает. Министерство, конечно, есть, да охраны здоровья нет. Лиха сна не знает медицина. Не спешит поворотиться к здоровому человеку. А вот свались с копытков, так мы к нему и с сиреной летим, мечемся, как кукушка в гнезде. Эхэ-хэ и так далее… Глушим мы пожары, а их упреждать надо! Упреждать выгодней, легче, да всё сносит нас волной текучки на тяжёлое… Покуда не повернётся медицина к здоровому человеку, здоровья не будет… Есть чем лечить рак, а мы знаем как? Кричим: новое, а ну давай сюда новое! Да мы и старое-то не знаем! Я вижу картину такой. Вы идёте к Виктору Петровичу на полставки. Для семейного человека это мало-малешко… Да… Со временем дожмём до полной… Испытываете в расцветаевской лаборатории борец на мышках, параллельно лечите своих больных. Только упаси вас Боже, сохрани Господь брякнуть об этом где-то. Не разрешал я вам пользовать людей. Запомните! Ведь ещё не прошли научные испытания на мышах. Пускай на виду будет так, как требует наука. Формально она права. Раз ещё мышки не отведали вашего коньячка, так кто ж позволит потчевать им людей? Мы должны всё делать по науке, — вывернул Бормачёв с иронией. —
