Мы вдвоем - Эльханан Нир

В начале практика давалась Идо с трудом, мешало обилие слов, нанизанных на нить «напрягись-расслабься-напрягись-расслабься». Но после нескольких занятий он пристрастился к упражнениям и начал в больнице и дома повторять дыхательные комплексы и несложные позы, учившие его покорять невозможное.

Йонатан не мог уснуть. Он говорил себе: спи, Йонатан, строго повторял: засыпай, но тем только отогнал сон. Он поднялся, осторожно вышел из спальни и включил свет, бойлер, обогреватель — все, что могло помочь ему избавиться от мрачного холода, до дрожи пробирающего его — и сел за кухонный стол писать черновик речи для памятного вечера Идо. Он не мог сосредоточиться — мешали картинки, мечущиеся в его голове. Вдруг сквозь них пробился уверенный, громкий голос Гейбла: «Ничто не помешает ему стать отцом, сегодня уже известно, что при химиотерапии такого рода опасность лишения фертильности очень низка, но я все же вам искренне советую: не рискуйте, заморозьте. Это быстрая процедура, которую многие теперь проходят, вам в самом деле нечего опасаться».

Йонатан вспомнил, что в тот, следующий за неожиданным визитом Ноа, вечер Анат и Эммануэль отправились домой к раву Гохлеру посоветоваться насчет заморозки семени Идо — нельзя ли здесь усмотреть пролития семени впустую. Хотя отец сам перерыл всевозможный материал и был убежден, что это разрешено, он придержал свое мнение при себе и послушно пошел к мара деатра[112], раву Гохлеру. Тот наморщил лоб, снял темно-синий пиджак, остался в одной белоснежной рубашке и произнес, что на первый взгляд кажется верным позволить, потому что это совсем не впустую, но нужно посоветоваться. Наутро повез их в иерусалимский район Баит-ва-Ган на консультацию к раву Лидеру, который считался главным ѓалахическим авторитетом в Иерусалиме по вопросам медицины и, в частности, фертильности, а также получил медицинское образование в Университете Нью-Йорка. Рав Лидер занялся вопросом основательно, приводил разные мнения, сам же с ними спорил, размахивал руками, и в итоге бурной дискуссии с самим собой, в ходе которой рассмотрел вопрос со всех возможных сторон, нашел, что можно принять смягченное решение, основанное на известном постановлении его великого тестя. Он заключил, что в данном случае нет пролития впустую, и разрыдался: «Что есть мы, что жизнь наша[113], откуда нам знать, почему Всевышний делает то, что делает, с таким юным и невинным мальчиком, который в жизни не пробовал греха на вкус. Жителей Ниневии он пощадил[114], почему не щадит этого милого ребенка? — сорвался он вдруг на крик, но быстро взял себя в руки и сдержанно, учтиво произнес: — Полного выздоровления, и поскорее. Надеюсь поплясать на свадьбе Идо. Не забудьте меня пригласить, — завершил с искоркой в глазах. — Хочу разделить вашу и его радость».

Йонатан бросил взгляд на небольшие часы, тикавшие в пустой кухне, — уже двенадцать сорок, пора закругляться и снова пробовать уснуть, чувствуя рядом обнадеживающее тепло Алисы, но опять погрузился в те времена, в Идо, проводившего в ешиве дни с воскресенья по вторник, а по средам ездившего с родителями в поликлинику и до следующего воскресенья отдыхавшего дома. Прямые его волосы не выпали, только немного поредели, словно кто-то каждый день отбирал у них еще немного цвета и густоты. Во рту у Идо появилось множество ранок, которые мешали ему говорить, а он так хотел говорить. Медленная, невнятная речь Идо напоминала бесконечную вереницу искаженных, с трудом произносимых слов, и это явно обескураживало его.

Со временем Идо перестал ездить в ешиву. «Ребята боятся со мной разговаривать, как будто моя болезнь заразна и вот-вот к ним прилепится, как будто я в ней виноват», — пожаловался он Анат, которая ответила: «Так отдохни немного от ешивы, а потом вернешься и в момент все догонишь, тебе это раз плюнуть».

В первый месяц лечения только родители ездили с ним на процедуры. Но потом, вспомнил Йонатан (внезапно чувствуя острую потребность в физическом присутствии Алисы), он предложил приехать в больницу из ешивы, и Мика сказал, что тоже хочет присоединиться, но родители засомневались и ответили, что это тяжелое зрелище. «Пока что мы будем ездить с Идо одни», — решили они. Йонатан тогда внутренне возмутился, но промолчал.

Йонатан тогда был на пятом году учебы, и его, как и многих живущих в конце эпохи, преследовали вопросы: что дальше, чем он займется в следующем году, зачем он вообще живет, в чем смысл всей этой жизни, и знает ли Бог, как больно Идо, и что Он делает в связи с этим, если знает, а если не знает, то что за Бог Он тогда, и что это за мир, полный лишь бездонных глубин страдания, бескрайних борозд неудач. Он вновь и вновь добавлял личную просьбу к молитве «Шмоне эсре»[115] в отрывке «Услышь голос наш, Господь» — об исцелении Идо, сына Анат, среди других больных народа Израиля, а во время молитвы «Мишеберах»[116] в отчаянии, смешанном со стыдом, бежал к габаю[117] и умолял, чтобы тот упомянул Идо. И будто вторя мучающим его сомнениям, раввины в ешиве настаивали, чтобы Йонатан остался еще на год, а один из старших преподавателей в ходе яростных дебатов про принципы «ров и кавуа»[118], которые они тогда изучали, намекнул ему, что, если он задержится еще на несколько лет и прекратит слоняться как потерянный с Амосом вокруг озера, велики шансы, что ему достанется должность преподавателя в ешиве даже скорее, чем могло бы показаться.

Сейчас он вспомнил семейный спор о том, как называть болезнь Идо. Анат сказала, что у слова есть сила, поэтому некоторые слова нельзя говорить, например — «рак», это слово ослабляет.

«Такие речи опустошают, а не наполняют», — говорила она задумчиво. Ноа возражала ей: «Избегать слова — это страх, который парализует, а не лечит. (Йонатан был уверен, что все их споры — разновидность борьбы за скудное внимание Эммануэля.) Наоборот, произнося слово, мы его уменьшаем, делаем его рядовым, одним из набора чрезвычайно неважных слов, и даже можно с ним подружиться, касаться его и играть с ним». — Ноа катала по языку запретное слово, провоцируя напряженную, зажатую, серьезную мать, и из-за этого они почти два месяца не разговаривали.

Йонатан старался привести их к компромиссу, не раз пробовал метод праотца Аѓарона[119] и говорил Анат, что Ноа хочет с ней помириться, а Ноа — что Анат мечтает помириться с