Мы вдвоем - Эльханан Нир

напряженными ястребами, стоящими с двух сторон, потупился, хлопнул правой рукой по левой и нерешительно пробормотал:

— Но, Мика, они все время звонят и просят отменить.

Едва сдерживая ярость в голосе, Мика произнес:

— Меир, никаких отмен, ты должен добиться, чтобы они приехали. Это не шутки. Я тебе за это плачу или нет?

Меир сказал:

— Но что поделать, если они отказываются? Хочешь сам с ними поговорить?

Вдруг Мика увидел четверых детей, спускающихся к саду от Кирьят-Йовеля с белым футбольным мячом, словно четыре ангела небесных. Он бросился к ним. Им было лет по двенадцать.

— Ребята, вы слышали о музыкальной молитве? — умоляюще спросил он их. Они отрицательно покачали головами и намеревались двинуться дальше, но Мика преградил им путь.

— Послушайте, — он собрал последние остатки воодушевления. — Меня зовут Мика, мы с братом — музыканты. Нас с ума сводит то, что уже очень давно не было дождя, поэтому мы решили поиграть, чтобы пошел дождь. Нас всех снимут на телевидение, а потом за мой счет поедим пиццу наверху, в торговом центре Кирьят-Йовеля. Не волнуйтесь, есть машина, подвезем. Идет?

Мальчишки ухмыльнулись и пожали плечами.

— Но пицца будет с добавками, правильно? — заторговался юный толстячок, которого, как потом выяснилось, звали Коби.

— Ясное дело, с добавками, да еще и с бутылкой колы, я угощаю, — уверенно улыбнулся ему Мика. Встав возле них, он состроил серьезную мину, жестом подозвал ребят из Эйн-Карема, которые уже начали скручивать сигаретки с травкой, и закричал:

— Всем добро пожаловать! Я рад начать первую в Израиле музыкальную молитву о дожде. Уже семь лет здесь не было дождя, — повысил он голос, а Меир, стоя у него за спиной, торопливо и негромко переводил слова Мики на английский для иностранцев. — Мы, музыканты и дети района, собрались здесь, чтобы молить Господа о дожде.

Мика драматически приблизился к старому питьевому фонтанчику, изо всех сил нажал на кнопку, но из того не вылилось ни капли воды. В преувеличенно праведном гневе он пнул фонтанчик, который остался стоять как вкопанный.

— Сила тут не поможет! — пафосно заорал он в сторону фотографов, направивших на него свои объективы. — Осталось только молиться! Прошу артиста Йонатана Лехави начать мольбу о дожде.

Йонатан начал выступление со своей песни, и вскоре дети под предводительством Коби присоединились к нему и начали подпрыгивать, после чего Мика и Меир взяли за руки детей и расслабленных ребят из Эйн-Карема, и все закружились в танце.

Журналисты и фотографы постепенно расходились, и Йонатан почти перестал чувствовать пальцы, так бешено он бил по струнам в надежде заткнуть хотя бы малейшее отверстие в разрушительной бездне.

На сад уже спускалась с гор темнота и вместе с ней — дыхание иерусалимской прохлады. Мика присел на детскую горку, взглянул на высокие кипарисы, безучастно покачивающиеся у входа в сад, а за ними увидел загорающиеся фары и ребят из Эйн-Карема, направляющихся в сторону дома. Одна из девушек бросила на него взгляд со словами:

— Брат, было чудесно! Ну и что, что мало, главное — сердце и твоя добрая карма, нам бы такую, — и улыбнулась с жалостью и верой. Но Мика был в пучине отчаяния и не мог подняться оттуда даже на мгновение, чтобы уловить ее едва заметную, наивную и славную улыбку. Ему казалось, что ржавая, покосившаяся карусель с облупившейся краской, и песочница, в которой было больше сухого помета эйн-каремских собак, чем чистого песка, втайне потешаются над ним. Даже склонившаяся олива и заржавевший фонтанчик вдруг оказались на стороне злодеев, которые делали все, чтобы у него ничего не получилось. Он подошел к Коби, медленно вытянул из кармана семьдесят шекелей и бессильно произнес:

— Вы были круче всех, ребята, приятного вам аппетита.

7

Когда дети повзрослели, привычный семейный уклад дома Лехави изменился. Ноа вышла замуж за танкиста Амнона, а поскольку это была первая свадьба дочери поселения с сыном поселения, волнение взлетело до небес. В праздновании участвовало все поселение: рав Гохлер, разумеется, их женил, Ариэли с детьми отвечал за оборудование и музыку, Хайек был за фотографа, каждая семья принесла из дома запеканку. Специально для совместного танца всех основателей Беэрота положили на музыку слова из книги Амоса: «И возвращу из плена народ Мой, Израиля, и застроят опустевшие города и поселятся в них, насадят виноградники и будут пить вино из них»[98]. Два больших хоровода, один мужской, второй, за перегородкой, женский, медленно кружились под эту воодушевляющую песню, которая с тех пор стала постоянным гимном Беэрота и исполнялась на каждом торжестве.

После свадьбы Ноа и Амнон переселились в находящуюся неподалеку экологическую деревеньку, основанную выросшими детьми первого беэротского поколения. Там придерживались смешивания, баланса и примирения между религиозными и светскими, считая: «Все мы евреи, нет больше религиозных и светских» — к явному неудовольствию Эммануэля и Анат, которые в разделении видели стену, необходимую для сохранения религии и чистоты детей.

«Детей нужно растить в герметически закрытой теплице и выпускать из нее постепенно, под наблюдением», — горячо заявила тогда Анат в одной из бесконечных бесед с Ноа на тему общинного характера деревни. Йонатан в то время учился в ешиве в Йоркеаме, а Мика проходил альтернативную службу в Бней-Браке. В большом опустевшем доме в Беэроте остались только Анат и Идо. И еще Эммануэль, который ночевал в просторном доме, но большую часть времени проводил в своей иерусалимской оптике, порой звонил Анат к ночи и сообщал, что остается спать на втором этаже, потому что не хочется утром торчать в длинной пробке на пути к блокпосту. Он уединялся со своими линзами, будто желая дать ей возможность побыть наедине с Идо.

Идо был восьмиклассником. После уроков он приходил домой, поспешно здоровался с Анат, справлялся о ее благополучии и шел в свою комнату, где продолжал заниматься и повторять Мишну. Раздел «Моэд» он уже знал наизусть, включая сложный трактат «Эрувин» и длинный трактат «Шабат» со всеми двадцатью четырьмя его главами, теперь зубрил трактат «Бава кама», которым открывался раздел «Незикин», а параллельно еще устраивал вылазки в море Талмуда к тому же трактату. Но по вечерам, когда Эммануэль желал всем спокойной ночи и