Полынь – сухие слёзы - Анастасия Туманова

– Ой, что вы тут делаете?..

У него остановилось дыхание. Чудом не уронив на пол тяжёлую книгу, Никита обернулся. В дверях стояла закутанная в шаль невысокая фигурка.

– Никита, это вы? – изумлённо спросила Вера, пересекая комнату и останавливаясь у стола. – А я-то думала, Петя пробрался за книгой… Отчего вы не спите?

Он молча, ошалело смотрел на девочку. Она, казалось, ничуть не была удивлена его посещением гостиной среди ночи и очень непринуждённо уселась за стол напротив.

– Вы тоже не спите… – наконец с трудом выдавил Никита. – Отчего?

– Не поверите – сама не знаю, – пожала она плечами. – Верно, это всё наши игры в снежки. В институте так не поиграешь, вот с непривычки-то и разошлась… Боже, боже, какое счастье, что я снова дома, Никита! – вдруг горячим шёпотом воскликнула Вера, и её тёмные глаза стали ещё больше на бледном от лунного света лице. – А вы скучаете по дому?

– Нет, – честно сознался Никита: солгать вдруг показалось ему немыслимым. Вера изумлённо взглянула на него. Губы её дрогнули, словно девочка хотела спросить о чём-то, но всё же не решилась.

– Вам нравится здесь, у нас? – наконец произнесла она.

– Да, очень, – так же тихо ответил Никита. Ему хотелось сказать, что он никогда не был в доме у таких людей, что с ним никогда не обращались так тепло и весело, никогда не разговаривали как с равным и в такие игры он никогда не играл и не читал таких книг. Но говорить подобные фразы Никита не привык, и сейчас язык словно примёрз к зубам.

– Вы – друг Миши и можете приходить к нам запросто, когда захотите, – улыбнулась Вера. – Все будут очень рады, мама от вас просто в восторге, мы с ней разговаривали перед сном… Мы всегда разговариваем. Она чудная, правда?

– Да… замечательная, – хрипло сказал Никита. И, внезапно осмелев, спросил: – Вера, вы, наверное, знаете… Руслан нашёл Людмилу? Что с ним было?

Вера удивлённо улыбнулась, ответила не сразу. В отчаянии Никита подумал: всё… Эта необыкновенная девочка поняла, что он круглый дурак, деревенская стоеросина, что он ничего не читал в своей жизни, что он смешон и что теперь больше никогда… Глядя вниз, на холодные лунные полосы на полу, Никита всей душой жалел о том, что время не отматывается назад и он не может оказаться сейчас в своей комнате под одеялом…

– Хотите, я почитаю вам?

Никита осторожно поднял голову. Вера больше не улыбалась, внимательно смотрела на него. Лунный свет отражался в её глазах.

– Но… это нельзя, – хрипло, с трудом выговорил он. – Я уже пробовал, слишком темно.

Словно в подтверждение его слов, серебристые пятна на оконных узорах погасли: луна ушла из гостиной, дымчатые полосы света пропали, сразу стало сумрачно.

– Не беда, я знаю наизусть.

– Всё?! – поразился мальчик. – До самого конца?!

– Конечно. На чём мы остановились вечером?

– На распутье…

Вера слегка наморщила лоб, вспоминая, и начала читать наизусть:

Что делаешь, Руслан несчастный,Один, в пустынной тишине?Людмилу, свадьбы день ужасный, —Всё, мнится, видел ты во сне…

Через несколько строк Никита забыл обо всём: о том, что сейчас глухая ночь, что он сидит в чужом доме за одним столом с девочкой, с которой ещё утром не был знаком, что наверняка это неприлично и он злоупотребляет гостеприимством госпожи Иверзневой… Руслан беседовал с мудрым колдуном, бился с Рогдаем, сражался с огромной головой, носился под облаками, ухватившись за бороду Черномора… Вера читала стихи плавно, нараспев, изредка останавливаясь, чтобы припомнить то или иное место, и её тёмные глаза смотрели не отрываясь на Никиту. Тихо тикали часы, поскрипывал сверчок, шуршала мышь за стеной. Ночь тянулась к рассвету, а они всё сидели вдвоём в пустой тёмной гостиной, и Руслан с Людмилой незримо были вместе с ними.

Поэма закончилась, голос Веры умолк. Ещё несколько минут они сидели в полной тишине. В гостиной было темным-темно. Никита был как заколдованный и не мог даже шевельнуться, даже поблагодарить Веру. В голове ещё звучал её тихий голос, таяла волшебная музыка стихов. Вера поднялась из-за стола, накинула на плечи шаль, чуть слышно произнесла: «Спокойной ночи…» – и выскользнула из гостиной.

Никита спал как убитый до самого завтрака: уже в девятом часу Егоровна решилась поскрестись ему в дверь. Когда он, одевшись и наспех умывшись, влетел в столовую, все Иверзневы уже сидели там. Вера тоже была со всеми, свеженькая, аккуратно причёсанная, в простом утреннем платье. Они с Никитой обменялись взглядами заговорщиков, и Вера едва заметно улыбнулась, опустив ресницы. И после ещё много-много лет Никита вспоминал ту пустую, залитую луной гостиную, стол с раскрытой на нём книгой, девочку с распущенной косой, закутанную в шаль, тёмные, пристально глядящие на него глаза, её приглушённый голос, серебристые узоры на окнах… Никогда и никому он не рассказал об этом, но та ночь жила в сердце, как слова молитвы, как благословение родного человека, с которым и любая беда становится легче.

У Иверзневых Никита провёл все рождественские каникулы и к концу их совсем освоился в этом безалаберном, шумном доме, где все неистово любили друг друга. Он привык и к вечерним чтениям, когда так уютно было сидеть за столом с зелёной скатертью, смотреть на лампу и слушать голос Марьи Андреевны, и к прогулкам по Москве, и к совместным походам в церковь, и к шахматам со старшими братьями Иверзневыми, и к пирогам Егоровны, каждый размером с Сашин кулак, и к постоянным, с утра до ночи, приездам гостей. Последним Никиту представляли исключительно как «лучшего математика корпуса, великолепного шахматиста, первого силача, Мишеньке так спокойно в корпусе под его покровительством!». Сначала он смущался и пробовал возражать, но Марья Андреевна мягко и решительно пресекала эти поползновения: «Оставьте, Никита, я лучше знаю!» – и в конце концов он перестал спорить.

Когда каникулы закончились, Марья Андреевна отправила полковнику Закатову длиннейшее письмо, где восторженно распространялась о достоинствах и талантах его сына и на правах родственницы просила разрешения забирать Никиту на все рождественские и летние каникулы и впредь («Ведь дорога до Смоленска нынче так дорога, даже на своих, а нам это ничего не будет стоить, поверьте!»). Никита не сомневался, что отец, привыкший все средства тратить на содержание Аркадия в полку, согласится. Так и вышло.

Годы шли – один за другим. Поступил в Академию Генштаба, с блеском окончил её, женился и зажил своей семьёй в Петербурге Александр. Окончил корпус и отбыл в Польшу, в расположение своего полка, Пётр. Миша всё же сумел настоять на своём и за два года до выпуска из корпуса перевёлся в гимназию – с тем, чтобы потом поступить в университет. Марья Андреевна рыдала и сокрушалась, что не выполнила завета покойного мужа: всех сыновей отдать на военную службу. Но Пётр потихоньку сказал Никите, что на самом деле маменька рада до смерти: младший обожаемый сын останется при ней, в Москве. «Ей бы ещё и Верку навечно к своей юбке пришпилить – так и вовсе более ничего для счастья не надобно! Да какое там… Верка у нас – создание вольное и свободное!»