Храм Фемиды. Знаменитые судебные процессы прошлого - Алексей Валерьевич Кузнецов

Нынешним прокурорам и адвокатам может только сниться в сладких снах тот колоссальный интерес, который окружал деятельность их коллег полтора столетия назад: газеты печатали подробные, практически стенографические отчёты о судебных заседаниях, публика ломилась даже на заурядные, второстепенные процессы. Выступления судебных ораторов, как мэтров, так и начинающих свою карьеру товарищей прокуроров окружных судов и юных помощников присяжных поверенных подолгу обсуждались в светских гостиных, университетских читальнях и в торговых рядах. Литература, разумеется, также не обошла своим вниманием залы судебных заседаний: Достоевский и Толстой, Щедрин и Чехов, Короленко и Гиляровский, десятки литераторов «второго ряда» посвящали сотни страниц новому суду. О нём писали не всегда благосклонно: например, подозрительному Фёдору Михайловичу виделась в адвокатуре «какая-то юная школа изворотливости ума и засушения сердца, школа извращения всякого здорового чувства по мере надобности, школа всевозможных посягновений, бесстрашных и безнаказанных, постоянная и неустанная, по мере спроса и требования, и возведённая в какой-то принцип, а с нашей непривычки и в какую-то доблесть, которой все аплодируют».

Завязка

Лев Николаевич Толстой также относился к ведомству богини Фемиды настороженно: бывшему студенту юридического факультета Казанского университета виделась в нём механическая, казённая, лишённая живого человеческого (и, самое главное, христианского) начала, мёртвая Справедливость. Тем не менее интерес его к практической юриспруденции был неизменно велик, и рассказы его друзей-юристов – Николая Давыдова и Анатолия Кони – нередко становились основой литературных произведений: достаточно вспомнить пьесы «Живой труп» и «Власть тьмы», сюжеты которых подсказаны судебной практикой.

Самое подробное изображение Толстым судебного заседания мы встречаем в романе «Воскресение», писавшемся в течение десяти лет и впервые увидевшем свет в 1899 г. В центре его – трагическая история Катюши Масловой, проститутки, обвинённой в попытке отравить клиента с целью ограбления, и князя Дмитрия Нехлюдова, утончённого эгоиста, оказавшегося на процессе в числе присяжных заседателей и узнавшего в подсудимой соблазнённую им десятью годами ранее женщину. Осознание своей вины, очевидная несправедливость суда (в результате судебной ошибки невиновную Маслову приговорили к каторге), постепенно растущее отвращение к своей прошлой жизни приводят князя к решению связать свою судьбу с судьбой Катюши. История, которая сегодня может показаться совершенно невероятной, написанной не слишком талантливым сценаристом для «проходного» сериала, произошла в действительности…

Развитие действия

Хорошо известно, что сюжет подсказал Толстому А. Ф. Кони. Анатолий Фёдорович подробно описал историю эстонки по имени Розалия Онни, обитательницы одного из столичных борделей низшего разбора, которая в первой половине 1870‑х гг. была судима за кражу у пьяного гостя 100 руб. «На суд предстала молодая ещё девушка с сиплым от пьянства и других последствий своей жизни голосом, с едва заметными следами былой миловидности и с циническою откровенностью на всем доступных устах».

Не вполне понятно, почему г‑жу Онни судили с участием присяжных. На первый взгляд, дело должно было бы разбираться мировым судьёй, так как стоимость похищенного имущества не превышала 300 руб. – этот рубеж важен, и сыграет свою роль в деле старушки, укравшей серебряный кофейник (см. главу 21 «Легенда о великом адвокате»). Здесь можно допустить следующие варианты:

она не впервые попадалась на краже; начиная с третьего обвинительного приговора за мелкую кражу уже следовало довольно тяжкое наказание (от полутора до двух с половиной лет арестантских рот либо ссылка в Западную Сибирь с содержанием под стражей от года до двух);

Судебная палата (именно она решала вопрос об отдании под суд с присяжными) могла счесть преступление грабежом в соответствии со ст. 1637 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, если кошелёк извлекался у мертвецки пьяной жертвы при третьих лицах;

наиболее же вероятно, что палата учла два отягчающих обстоятельства: то, что кража была совершена «в гостиницах, постоялых дворах и других подобных сим заведениях, самими содержателями сих заведений или же людьми их» (ст. 1650) и «несколькими сговорившимися на то лицами» (ст. 1654), так как Розалия Онни передала украденное хозяйке заведения, майорской вдове, явившейся, таким образом, укрывательницей, т. е. со-участницей преступления.

По воспоминаниям Анатолия Фёдоровича, «защитник сказал банальную речь, называя подсудимую «мотыльком, опалившим свои крылья на огне порока», но присяжные не вняли ему, и суд приговорил её на четыре месяца тюремного заключения».

Тогда к недавно ставшему прокурором окружного суда Кони явился молодой человек, явственно принадлежавший к «хорошему обществу», и, волнуясь, стал просить его посодействовать в устроении бракосочетания с осуждённой (Онни дали 4 месяца тюрьмы.): «Я прошу её руки и надеюсь, что она примет моё предложение, так что мы можем скоро и перевенчаться». Анатолий Фёдорович решил, что посетитель движим благородными намерениями общего порядка (в духе невероятно модной тогда теории «разумного эгоизма» из романа Н. Чернышевского «Что делать?»), и попытался его отговорить, рисуя не очень весёлую перспективу такого брака (через два десятка лет мрачные пророчества Кони сбудутся на все 100 процентов, например, в семейной истории знаменитого лейтенанта Шмидта, женившегося на даме аналогичного поведения из идейных соображений), но молодой человек всё-таки начал соответствующие хлопоты.

Кульминация

Дело закончилось трагически и быстро: Онни заразилась в тюрьме тифом и умерла. «Её жених был, видимо, поражён известием об этой смерти, когда явился на свидание, и в память Розалии пожертвовал подготовленное для неё приданое в пользу приюта арестантских детей женского пола. Затем он сошёл с моего горизонта, и лишь через много лет его фамилия промелькнула передо мною в приказе о назначении вице-губернатора одной из внутренних губерний России. Но, быть может, это был и не он. Месяца через три после этого почтенная старушка, смотрительница женского отделения тюрьмы, рассказала мне, что Розалия, будучи очень доброй девушкой, полюбила её и объяснила ей, почему этот господин хочет на ней жениться. Оказалось, что она была дочерью вдовца, арендатора мызы в одной из финляндских губерний, принадлежавшей богатой даме из Петербурга. Почувствовав себя больным, отец её отправился в Петербург и, узнав на амбулаторном приёме, что у него рак желудка и жить ему остаётся недолго, пошёл просить собственницу мызы не оставить его будущую круглую сироту-дочь. Это было обещано, и девочка после его смерти была взята в дом. Её сначала наряжали, баловали, портили ей желудок конфетами, но потом настали другие злобы дня или она попросту надоела, и её сдали в девичью, где она среди всякой челяди и воспитывалась до 16‑летнего возраста, покуда на неё не обратил внимание только что окончивший курс в одном из высших привилегированных заведений молодой человек – родственник хозяйки, впоследствии жених тюремной сиделицы. Гостя у них на даче, он соблазнил несчастную девочку, а когда