Золото тигров. Сокровенная роза. История ночи. Полное собрание поэтических текстов - Хорхе Луис Борхес

Зритель

на миг во сне нас видеть перестал,

то нас бы яркой молнией сразило

Его неумолимое забвенье.)

Никто не равен родине, но мы

достойны быть должны той древней клятвы,

что в старом доме принесли отцы,

не ведавшие, в чем они клянутся,

но клятвой сотворившие себя

как нацию грядущих аргентинцев.

Мы, их потомки, служим подтвержденьем,

что смерти не напрасны тех мужей;

нести их бремя славное – наш долг,

завещанный тенями наших предков,

чью память мы обязаны спасти.

Никто не равен родине. Мы сами

ее творим. И пусть не угасает

во мне и в нас таинственный огонь.

Сон

Но если сон – всего лишь час покоя

И отдыха (по ходовым сужденьям),

То отчего с нежданным пробужденьем

Как бы теряем что-то дорогое?

Чем грустно утро? Бденье нас лишает

В словах неописуемого дара —

Глубин, открытых только для кошмара,

Который зори снами украшают,

Мишурными подделками несметных

Сокровищ мрака, кладов мирозданья

Без времени, пространства и названья,

Что криво брезжит в зеркалах рассветных.

Кем ты окажешься порой ночною,

В безвестном сне, за этою стеною?

Хунин

Я – это я, но и другой, сраженный,

Кто дал мне эту кровь и это имя,

Кто распрощался с домом и родными

И дрался у Сепеды и Павона.

Я воскрешаю твой Хунин былого,

Мой предок Борхес. Слышишь, ставший тенью

И прахом? Или бронзу сновиденья

Уже не тронет немощное слово?

Или сквозь жалкие мои глазницы

Ты видишь день эпического боя,

Отводок, пересаженный тобою,

Загоны и набеги на границе?

Мне снится строгий профиль, чуть усталый…

Но кем ты был и что с тобою стало?

Хунин, 1966

Солдату из армии генерала Ли (1862)

Его шальною пулею убило

над безмятежною рекой, чье имя

он не узнал, упав. (Все так и было —

не с этим, так с несчетными другими.)

В медовом воздухе над ним склонилась

сосна, колышась. По щеке небритой

шел муравей походкой деловитой.

Светало. Столькое кругом сменилось

и сменится до той неразличимой

поры, когда спою о погребенном

тебе, не выдавшем себя ни стоном

и в смертный миг оставшемся мужчиной.

Твой памятник – не мрамор величавый:

шесть пядей праха стали мерой славы.

Море

Еще из снов (и страхов) не свивало

Сознанье космогоний и преданий,

И не мельчало время, дни чеканя,

А море, как всегда, существовало.

Кто в нем таится? Кто колышет недра

С землей в извечном и бесплодном споре?

Кто в тысяче обличий – то же море

Блистаний, бездн, случайности и ветра?

Его встречаешь каждый раз впервые,

Как все, что неподдельно и исконно:

Тускнеющую кромку небосклона,

Луну и головни вечеровые.

Кто в нем таится? Кто – во мне? Узна́ю,

Когда окончится тщета земная.

Утро 1649 года

Карл шествует среди толпы. Без дрожи

глядит на свой народ. Не огражден

руками стражников, освобожден

от страхов, прикрывающихся ложью,

он знает: будет смерть, но не забвенье,

он и сейчас король. Незыблем срок:

сегодня казнь. Но опытный игрок

собой владеет в каждое мгновенье:

ни горечи, ни страха не заметно.

До дна он чашу жизни осушил,

он безоружен средь толпы несметной,

но эшафот его не устрашил.

И судьи – не Судья. Взмахнул приветно

и улыбается. Он так и жил.

Поэту из племени саксов

Нортумбрии снега забыли след,

хоть знали шум шагов твоих когда-то,

а сколько разделяют нас закатов,

мой серый брат, неведом мне ответ.

Ты медленно и в медленной тени

метафоры слагал клинков разящих,

лесов сосновых, ужасы таящих,

и одиночества, что множат дни.

Где имя мне искать твое, твой след?

Они забвеньем древности сокрыты;

и как земные дни твои прожиты,

не отыскать вовеки мне ответ.

Ты шел тропой пустынною своей,

а ныне ты – лишь песнь былых мечей.

Буэнос-Айрес

Когда-то я искал тебя, отрада,

Там, где сходились вечер и равнина

И холодок от кедров и жасмина

Дремал в саду за кованой оградой.

Ты был в Палермо – родине поверий

Про век ножа и карточной колоды

И в отсветах пожухлой позолоты

На рукояти молотка у двери

В забытом доме. След твоей печати

Лежал в дворах, спускающихся к Югу,

В растущей тени, ползавшей по кругу

И медленно густевшей на закате.

Теперь во мне ты, ставший потайною

Моей судьбой – всем, что уйдет со мною.

Буэнос-Айрес

Запечатлел он, как на точном плане,

Мои обиды и мои потери:

Я провожал закат у этой двери,

У тех колонн напрасно ждал свиданья.

Здесь дни мои, стираясь посегодня,

Не обошли меня нехитрым даром

Людской судьбы; по этим тротуарам

Тку лабиринт, и он все безысходней.

Здесь вечера тускнеют, ожидая

Плодов, которые сулят им зори.

Здесь тень моя легко сольется вскоре

С последней тьмой, такая же пустая.

Не страсть, а страх связал нас. Не за то ли

Мой старый город и люблю до боли?

Сыну

Не мной ты создан – всеми, кто доныне

Сменялись бесконечными родами

И лабиринт, что начат при Адаме,

Вели братоубийственной пустыней

С тех зорь (теперь – мифических потемок)

До нас, передавая, как наследье,

Кровь, текшую в моем отце и деде