Ливень в степи - Чимит Цыдендамбаевич Цыдендамбаев

- Кто тебя раздел? Где они? Почему коня отпустила?

- Я… я… сама, - с трудом выговорила женщина. Гэрэлтэ выдернул торчащий из-под снега сосновый сучок с лохматой сухой хвоей, чиркнул спичку. Руки у него дрожали - то ли от мороза, то ли от страха. Что, если грабители подойдут к огню, увидят, что он один? Ему не сдобровать… Он только третьей спичкой подпалил хворостину. Огонь разгорелся с треском, рассыпая вокруг искры. Гэрэлтэ казалось, что голова у него распухла, что он сам коченеет от мороза. Он разгреб ногами снег, собрал сучки, наломал сухих веток для костра. Ему стало жарко. Костер разгорелся, уже не надо было все время вертеться около него, можно отойти подальше, принести палок потолще. Гэрэлтэ разжег второй костер. Огонь весело потрескивал, скоро в костре появились угли, загорелись толстые сучья, даже старые головешки давнего лесного пожара, которые Гэрэлтэ выгреб из-под снега. Запылали и обломки больших лесин, которые Гэрэлтэ побросал в костер. Огонь горит ярко, но Гэрэлтэ кажется, что двух костров мало, он разложил третий.

Непривязанный конь Гэрэлтэ спокойно стоял там, где его оставили: он часто бывал в тайге с отцом Гэрэлтэ - охотником, много раз простаивал ночи у костра…

Гэрэлтэ уходил все дальше от костра, поблизости веток уже не было. Задыхаясь от тяжести, вытаскивал из-под толстых валежин сухие сучья.

Жаргалма сидела на широком пне, закутанная в теплый овчинный тулуп, с трех сторон ее согревали пламя и дым больших, жарких костров. Когда сильно дул ветер, пламя было так близко, что Жаргалме становилось страшно. Она в каком-то полузабытьи, не может сообразить, что с нею случилось. Но постепенно эта скованность проходит, Жаргалма пробует пошевелить окоченевшими руками и ногами, тянется к теплу.

- Ну, теперь огонь не погаснет, - тяжело дыша, утирая рукавом вспотевшее лицо, проговорил Гэрэлтэ. - Как тебя зовут-то? Что стряслось? Как ты здесь оказалась?

Путаясь, задыхаясь от рыданий, Жаргалма сбивчиво рассказала, что с нею случилось.

- Ладно, - успокоил ее Гэрэлтэ. - Я все понял. Не вернулся бы я, ты уже была бы тверже камня. Молись всем своим богам, хотя ни одного бога и нет на свете. Глупо умирать. Ты молодая, сильная… Надо кукишем заткнуть поганые глотки брехунам, пусть задохнутся.

Это богачи про тебя выдумали, кулаки и подкулачники, я знаю… Их, гадов, надо на одной веревке повесить.

Жаргалма плохо соображает, к ней подкрадывается какая-то теплая боль, сладкое опьянение… Тело ноет, говорить не хочется, она молчит. Хочется тихо плакать и спать… Вдруг становится стыдно этого парня, который без отдыха таскает дрова для костров, старается, чтобы ей было тепло. Парень носит дрова и что-то говорит, Жаргалма вслушивается, старается понять.

- Тем, кто говорит скверные слова о честных женщинах, нет пощады. Они враги трудового народа… В этот костер бы их. Ты почему не комсомолка? Шла бы к комсомольцам. Сама во всем виновата, чуть не погубила себя. Думаешь, классовые враги раскаялись бы? Нет! У них ни жалости, никакого чувства нет. Мы должны ответить классовым врагам кровью на кровь, пулями на пули. Ясно? Темнота и невежество скоро исчезнут. Тебя кто не пускал к свету? Тебя ведь не привязывали дома? Может, заставляли за пятерых работать? Сволочи… Или ты слепая и глухая, не знаешь, что в степь пришла новая жизнь? Не знаешь ничего про нашу красную революцию? Эх ты, Жаргалма, Жаргалма… Жаргалма - значит счастливая, а ты чуть не погибла. Так бы и не узнала своего счастья. При всемирном коммунизме никто даже не поверит, что так с тобой было.

Жаргалма совсем, видно, отогрелась в теплой дохе, возле трех костров: слушала Гэрэлтэ и вдруг вспомнила, как разглагольствовал ее братишка Очир. Право, они чем-то похожи друг на друга! Этот Гэрэлтэ рассказывает, будто выступает на большой сходке. Позабыл бросить в костер сучья, прижал руки к груди и громко говорит:

- Глупо ты придумала, очень глупо - замерзнуть. Ты хоть не рассказывай всем-то… Скажи, что грабители раздели и убежали. Будь ты парнем, я взял бы кнут и отхлестал бы тебя как следует именем нашей красной революции. И правильно сделал бы. Подбери подол у дохи, мороз попадет, холодно же… Ты будешь учиться грамоте? Знаешь, что такое грамота? Это наше оружие в борьбе с классовым врагом. Каждая буква - штык, сабля! Как узнаешь без грамоты сочинения Ленина-багши или Карла Маркса? Никак не узнаешь без грамоты. А будешь грамотная, даже судьей можешь стать. Правда! И будешь по советскому закону решать, кто прав, кто виноват. Классовые враги, которые выдумали про тебя разные нелепости, будут тени твоей бояться. Я сам учусь в школе взрослых, от темного человека бедноте не шибко много пользы. Верно я говорю? Ноги у тебя согрелись? Больше не мерзнут? Вот я и стараюсь побыстрее узнать, чтобы приносить людям пользу. Через год я любую книгу буду читать и понимать. Здорово, правда? А классовые враги мне прислали поганое письмо. Все написали, гады, только свое сволочное имя не указали, побоялись. Вот слушай, что написали.

Гэрэлтэ бросил в костер сучья, вытащил из-за пазухи какую-то книжку, достал из нее смятый листок, близко наклонился к костру, прочел:

«Твой отец, лесной охотник, не подох с голоду потому, что жрал таежную тощую козлятину, синее мясо зайцев. Все вы рады Советской власти, думаете, теперь не придется молиться четырем соскам вашей полудохлой безрогой коровы. Вернется доблестный атаман Семенов, другую песенку запоете, кровавыми слезами заплачете. Вы, проклятые комсомольцы, еще умнее станете, когда мы повесим вас на сухой сосне вниз головой. Вы позабыли старших на земле, святых богов на небе. Мы вам все напомним. Ты, ублюдок некованый, если научился разбирать буквы, читай в свое удовольствие это письмо степного волка». Вот что написали.

- Это кому?

- Мне.

- Что же вы будете делать?

- Наплевать мне на них. И думать не стану. Не мне их бояться, пусть они сами дрожат. Подбери доху, мороз попадет… Никому не покажу эту вонючую бумажку. Ты ноги не отсидела? Возьми мои гутулы, я на твоем месте в носках посижу, ты походи вокруг костра.

Жаргалма молча натянула гутулы Гэрэлтэ, тот прыгает возле пня в носках. Жаргалма встала на землю и чуть не упала: не то, что ходить, стоять не может.

- Нам по одному гутулу достанется, - смеется Гэрэлтэ. - Будем прыгать на одной ноге.

Он усаживается на пне, поджав под себя ноги.

- Буду сидеть, как