Несколько дней после конца света - Хуан Мирамар

– Наверное, весь, но я не пил, – ответил Рудаки и пожалел, что про спирт рассказал.

Его решил поддержать Урия:

– Все знают, что Аврам без тебя не пьет, Ива, а пьет, так сказать, исключительно под наблюдением врача, – и добавил, вопросительно посмотрев на Штельвельда, – а вот я бы выпил – сами понимаете, какие стрессы: хватают, раздевают, примеряют халаты какие-то… хорошо, что жив остался.

Штельвельд выразительно встряхнул свою пустую флягу:

– Теперь вся надежда на хозяина этого уютного и гостеприимного дома, – он широким жестом охватил подвал и указал на Иванова, который уселся на шаткую, грубо сколоченную скамью у стены, покрытой сплетением толстых, по-видимому, канализационных, труб, – все мы отдаем должное его изысканному вкусу: какая мебель, какой рисунок обоев! Выбор напитков, безусловно, соответствующий.

В этот момент трубы за спиной Иванова заревели, забулькали, забормотали.

– Застолье будет сопровождать оркестр, – усмехнулся Иванов. – Сантехническая симфония, адажио. Ладно, Юра, давай выпьем, я тоже, пожалуй, с тобой выпью: у меня тоже стрессы – морду мне меняли, видите ли… Кто-нибудь присоединяется?

На предложение Иванова никто не откликнулся, хотя Урия тут же стал горячо агитировать всех присоединиться, причем Этли он пригласил на «five-o-clock drink», заявив, что это истинно русская традиция пить водку каждый день в пять часов пополудни. Этли вежливо отказался. Отказался и помрачневший после своего рассказа Рудаки, и Штельвельд отказался и сказал, что выйдет на улицу проветриться и посмотреть, не идет ли кто из компании, а уж потом со всеми и выпьет.

Иванов с Урией удалились в дальний угол подвала к импровизированному шкафу для продуктов, сколоченному из ящиков, и звякали там стеклом. Дамы начали разливать поспевший чай и угощать Этли, а Рудаки, получив свою кружку с горячим чаем, сел на место Иванова, прислонился к на время замолкшим трубам и стал лениво вспоминать случившееся в этот день, в который раз пытаясь понять, кто и зачем устраивает все эти зловещие события, похожие на скверные проказы злого мальчика.

Никакого объяснения не приходило в голову, просто тошно становилось на душе и жалко было себя и других оставшихся в городе.

«А хороший был город, – думал он, – только все время ему не везло: то Чернобыль, то вдруг в другой стране очутился, а раньше немцы, революция, Петлюра, а теперь вот это».

Он попытался вспомнить, как выглядел город до катастрофы, но ничего не смог вспомнить, вместо этого в памяти возникали картины безлюдных улиц с разрушенными и обгоревшими домами – город периода конца света, жуткий и по своему красивый в свете четырех солнц, не дававших тени.

Вспомнилась Красноармейская, по которой он шел вчера вечером, широченная, прямая и совершенно пустая – ни людей, ни машин, – она круто спускалась с холма, и холодным отсветом поблескивали в лучах заходящего последнего солнца ее выложенные полированной плиткой просторные тротуары. Потом вспомнилось почему-то, как смотрел он на город с высоты – вскоре после катастрофы один приятель, военный летчик, взял его с собой покатать на вертолете.

Сверху казалось, что в городе ничего не изменилось: на пресловутых семи холмах то выстраивались ровными прямоугольниками, то разбегались беспорядочной россыпью по склонам холмов дома, большие и маленькие, старые – начала прошлого века и новые – уродливые коробки и башни, построенные во время строительного бума при последней власти, когда город вдруг стал столицей.

Город делила пополам широкая и спокойная блекло-синяя река с рукавами и протоками, которые вклинивались в городские кварталы и делили город на несколько островов. Зеленые острова были и на самой реке, а город просто тонул в зелени – обширные парки вдоль речных склонов, парки в центре и на окраинах, и со всех сторон к городу подступали леса, и лесные массивы так же, как и рукава реки, вклинивались в городские кварталы. Говорили, что это самый зеленый город в мире, и, может быть, так оно и было на самом деле.

«Хороший был город, жалко, что он исчезнет, впрочем, мы этого не увидим – исчезнем вместе с ним, а может, и раньше. Сволочи Аборигены, что им от нас надо?» – подумал Рудаки, подумал довольно спокойно и, сам удивившись своему безразличию, заснул.

Проснувшись, он увидел, что Штельвельд уже вернулся в подвал и не один, а вместе с Рихманами. Как раз когда он проснулся, Лиза Рихман, высокая энергичная блондинка с красивой седой прядью в пышных волосах, спрашивала свистящим шепотом у Ивы Рудаки, указывая на Урию, который уже похрапывал, положив голову на стол:

– А кто это спит там за столом, я его знаю?

– Да товарищ это Аврама, Юра. Лететь с нами собирается, – ответила Ива и добавила шутливо: – Спутники! С кем летим?

– И не говорите, мадам, сплошные алкоголики, – откликнулся Ефим Рихман, доставая из своего рюкзака бутылку. – Здравствуй, Ива. Всем салют.

– Ну что? Когда стартуем? – тут же спросил он Рудаки, энергично пожав ему руку.

– Да тут такое дело, – ответил Рудаки, протирая глаза и зевая, – Нема не пришел… а я вот соснул немного.

– Как не пришел, почему?! – спросила Лиза, а Ефим Рихман вытащил из рюкзака кинокамеру и потребовал:

– Подожди, Аврам, не рассказывай – потомки нам не простят. Начнешь говорить на камеру, когда я скажу.

– Прошу тишины! – призвал он всех и забормотал в микрофон: – Хроника катастрофы. Отчет группы переселенцев о встрече с капитаном Немой. Давай Аврам.

– Чего давать-то? Нечего давать, – сказал лениво еще не совсем проснувшийся Рудаки. – Не пришел Нема. По неизвестной причине.

Рихман обиженно тряхнул аккуратной седой бородкой:

– Договорились же писать хронику. Ты что, подробнее не можешь?

– Ну ладно, – согласился Рудаки и, повысив голос, начал: – Делегация переселенцев в составе Иванова и Рудаки, а также примкнувших к ним Штельвельда с супругой…

– Это почему же примкнувших? – возмутился Штельвельд. – Историю искажать не позволю. Мы были делегированы.

– Ладно, – не возражал Рудаки, – делегированы, так делегированы. Сотрешь потом, Ефим. Так вот, значит, в составе Иванова, Рудаки и Штельвельдов отправились на встречу с неким отставным капитаном по имени Нема, полное имя, должно быть, Наум, хотя точно не известно, фамилия тоже утрачена за давностью. Так вот, упомянутый капитан, однополчанин упомянутого Рудаки, пообещал организовать переселение упомянутых Рудаки, Иванова и Штельвельдов, а также семей и друзей вышеперечисленных лиц на звезду Бетельгейзе.

– Стиль у тебя, Аврам, – Рихман выключил камеру, – упомянутый, вышеперечисленный – ты что по-человечески не можешь?