Несколько дней после конца света - Хуан Мирамар

– Что он говорит?

Английский у Штельвельда был на уровне давно забытого кандидатского минимума. Ему ответил Иванов:

– Говорит, что Аборигены охотятся за кем-то в лесу или Аборигенки, не поймешь.

Он заговорил с бродягой по-английски, к разговору присоединился и Урия. Бродяга говорил возбужденно, размахивая руками. Штельвельды молча ждали информации. Наконец Иванов сказал:

– Плохо дело, похоже, Аборигенки опять бродяг отлавливают. Этот едва убежал. Просит помочь, спрятать его.

– От них не спрячешься, – Штельвельд вспомнил, каким взглядом посмотрела на него Аборигенка вчера на шоссе, и повторил еще более убежденно: – От них хрен спрячешься.

– Вова прав, – подтвердила Ира, – они сквозь землю видят.

– Не понимаю, чем им бродяги помешали, – задумчиво произнес Иванов, – да этот Атлей и не бродяга вовсе – просто потерялся, отстал от своих, русского не знает.

– Он говорит, Аборигены его едва не схватили, еле отбился, всю дорогу бежал от Сельхозакадемии, потому и финишировал, как он выразился, on all fours,[12] – вмешался Урия.

– Странно, – повторил Иванов, ни к кому не обращаясь, – чем им бродяги помешали или этот несчастный?

– Фашистки они, – убежденно произнесла Ира, – настоящие фашистки, я же вам говорила.

– Давайте что-то делать, – призвал Штельвельд.

– Что, например? – спросил Иванов.

– Не знаю, давайте пойдем дальше, что ли, – Штельвельд поморщился и кивнул на англичанина, – а этого хоть снегом потереть надо – несет от него. Скажи ему, чтоб привел себя в порядок, – попросил он Урию.

Урия, помня о заветной бутылке в рюкзаке, начал было переводить, но Иванов его остановил:

– Отстань от человека, что он может сейчас сделать. Он не виноват, что на помойках ночевал, – и сказал Штельвельду: – Налей ему лучше, видишь, дрожит весь, бедняга.

Англичанин молча слушал, прислонившись спиной к дереву, и даже издали было видно, как он дрожит. Штельвельд протянул ему кружку с самогоном и сказал:

– Дринк!

Англичанин сначала поперхнулся, но потом, поощряемый Урией, который принимал в этом живейшее участие, расхваливая напиток и его чудесные целительные свойства, выпил всю кружку и стал есть картофелину, предложенную Ирой Штельвельд.

– Вот видите, – заявил Урия, – видите, как выпил лихо – пообтесался, должно быть, среди наших бомжей, – и тут же попросил Штельвельда налить и ему, подкрепив свою просьбу веским аргументом: – Сопьется ведь, бритт – нельзя одному пить.

Все засмеялись, даже Иванов, англичанин тоже робко улыбнулся, а Урия, приняв очередную порцию, оживился еще больше и стал расспрашивать англичанина о том, «как он дошел до жизни такой».

Выяснилось, что Ричард Этли был консультантом в Украинском министерстве энергетики, устанавливал там рыночные отношения, а когда произошла катастрофа, находился с переводчиком в степном Крыму на какой-то там электростанции, которая работала от ветра и была жутко прибыльной и показательно рыночной. Начальство с этой электростанции сбежало сразу после катастрофы, вскоре сбежал и переводчик, Этли остался один в пустой гостинице, где и жил, пока можно было раздобыть еду (в обмен на барахло, как сказал Урия). Потом еда кончилась, и он со своим ноутбуком в руке (единственное ценное, что у него осталось) отправился на станцию в надежде как-то попасть обратно в город.

Ноутбук у него вскоре отобрали то ли луддиты, то ли просто местные разбойники и при этом изрядно поколотили. Подобрал его местный фермер, татарин, и он у этого фермера остался, работал у него за еду два года, а потом где пешком, где на попутном транспорте добрался до города. На ферме говорили по-татарски, и он немного научился, а вот русский так и не выучил. Называли его на ферме Атлей (прочитали по буквам у него в паспорте), и он привык к этой кличке, хотя и не понимал, почему некоторые при этом смеются. В городе его мечтой было связаться с войсками ООН, но его отовсюду гнали.

Историю незадачливого британца в переводе Урии все выслушали с пониманием, но тут так же внезапно, как начался, перестал идти снег, появились все четыре солнца и сразу потеплело, поэтому решили идти дальше, пока не жарко.

– Ты бы бросил свою шубу, мы тебе что-нибудь подыщем потом, а то вид у тебя, – сказал Штельвельд, и Урия перевел.

Англичанин покорно сбросил шубу на землю, под шубой оказался ватник не намного лучшего вида, но его было решено пока не снимать.

Собравшись, наконец отправились дальше по лесной дороге и про Аборигенок и опасность, угрожавшую их вновь обретенному спутнику, как-то вроде забыли. Стало опять жарко, шли медленно, друг за другом. Все молчали, только Урия изредка обменивался с англичанином короткими фразами – выяснял действие русской самогонки на иностранный организм. Действие, по-видимому, было благотворным – англичанин повеселел, бодро отвечал на вопросы Урии, и стало вдруг понятно, что он еще совсем мальчик, испуганный мальчик, который почувствовал себя в руках добрых взрослых дядей, к тому же говоривших на его языке, и повеселел.

Иванов тронул Штельвельда за рукав.

– Надо с ним что-то делать, – сказал он серьезно, – как: думаешь, Аборигенки действительно его могут схватить, если встретят? Зачем он им?

– Не знаю, но стервы это порядочные – сам видел, – ответил Штельвельд и спросил в свою очередь: – А какие-нибудь бумаги у него есть, не знаешь?

– Он говорил, что паспорт у него татарин забрал и не отдал, а других бумаг нет, наверное. Впрочем, не знаю. А какое это имеет значение?

– Есть у меня одна теория, – несколько смущенно сказал Штельвельд, так как знал отношение Иванова к его теориям.

Тут же вступила Ира, которая шла за ними:

– Опять теория, прямо, теоретик. Штельвельд мудро промолчал, а Иванов спросил:

– Так что за теория?

Как опытный лектор, Штельвельд начал с наводящих вопросов:

– Они бомжей всяких отлавливают, бродяг там, правильно? А как они их отличают, вид-то у всех сейчас далеко не парадный, ты хоть на себя посмотри или на меня?

– Ты невероятно элегантен, – усмехнулся Иванов, – такой себе «стиль милитэр», а уж кума, так, вообще, не хватает слов.

Ира только фыркнула в ответ на комплимент и быстро пошла вперед, а Штельвельд продолжал:

– Ладно, мы следим за собой, моемся там, стираем, когда можно, а возьми, например, моего шефа в институте. Он себе огород завел и приходит на работу прямо с огорода, грязный, как известное животное, а ведь доктор, хороший физик. И большинство так – воду дают редко, живут в подвалах. Нет, бродягу по виду в наше время не отличишь.

– Я не согласен, – сказал Иванов, – что-то в них есть такое, наглость какая-то, пополам с трусостью.