Дневник мага - Пауло Коэльо

И внезапно где-то внутри себя я услышал голос, говоривший, что, если это случится, борьба будет окончена, а я останусь жив. Побежден, однако жив. Болела прокушенная нога, горели и жгли царапины по всему телу. Голос настойчиво уговаривал прекратить борьбу, и теперь я понял, чей это был голос, — Астрейн, мой Вестник, говорил со мной. Пес замер на мгновенье, словно и он слышал его, а меня вновь обуяло желание бросить все. Пусть будет что будет. Астрейн твердил, что в этой жизни очень многим так и не суждено было найти свой меч, но что с того?! Да я и сам хотел бы всего лишь вернуться домой, к жене, завести детей, делать то, что мне по вкусу. Хватит этих безумных эскапад, довольно карабкаться по скалам над водопадами и меряться силами с псами. Я уже второй раз подумал об этом, но теперь мысль стала настойчивей. Я был уверен, что еще через мгновение сдамся.

Какой-то шум, раздавшийся на улице заброшенного городка, отвлек внимание пса. Я тоже повернул голову и увидел пастуха, гнавшего своих овец с поля. И сразу вспомнил, что однажды уже видел это — тогда дело было на развалинах старинного замка. Пес, заметив овец, перескочил через меня и изготовился к атаке. Это было моим спасением.

Пастух вскрикнул — овцы бросились врассыпную. Пес еще не успел кинуться на них, а я, решив дать им время уйти, схватил пса за левую заднюю лапу. Буду сопротивляться еще мгновение, подумал я, чувствуя, что в душе появилась надежда — довольно абсурдная — на то, что пастух поможет и выручит. А еще вернулась на мгновение надежда обрести свой меч и могущество RAM.

Пес пытался высвободиться. Я уже был для него не врагом, а досадной помехой. То, что теперь было ему нужно, находилось перед ним. Но я, продолжая держать его за лапу, ждал, когда придет на помощь пастух — а тот все не шел, ждал, когда овцы убегут, — а они все не убегали.

Это мгновение и спасло мою душу. Некая неимоверная сила стала подниматься во мне, но теперь это была не иллюзия Могущества, порождающая скуку и желание капитулировать. Снова я услышал шепот Астрейна, но говорил он уже о другом. О том, что противостоять миру надо с тем же оружием, с которым мир нападает на тебя. И, стало быть, чтобы дать отпор псу, должно превратиться в пса.

Да, это было то самое безумие, о котором утром толковал Петрус. И я постепенно начал становиться псом. Ощерился, тихонько заворчал, и каждый звук, издаваемый мной, сочился ненавистью. Краем глаза успел заметить испуганное лицо пастуха и овец, шарахнувшихся от меня так же испуганно, как от пса.

Заметил эту перемену и Легион. Заметил и струсил. И тогда я — впервые за все время боя — перешел в наступление. Кинулся на него, оскалив клыки, выставив когти, целя ему в горло, — то есть сделал то самое, чего ждал от него — ждал и боялся. Исчезли все чувства, кроме всеобъемлющего желания победы. Все прочее утратило значение. Я прижал пса к земле, навалился всем телом. Оставляя на моей коже глубокие борозды от когтей, он бился, силясь высвободиться, но и я тоже кусался и царапался. Я знал — если ему удастся ускользнуть, он вскоре явится опять, а я не хотел, чтобы это произошло. Врага надо разгромить и уничтожить сегодня.

В глазах пса я заметил промельк ужаса. Теперь я стал псом, а он, казалось, превращается в человека. Тот самый страх, что прежде когтил меня, теперь бушевал в нем — и придавал ему сил, так что пес все же вырвался. Но я не позволил ему убежать и отшвырнул его за невысокую ограду полуразвалившегося дома, где тянулся овраг. Оттуда не скроешься. Там он когда-нибудь узрит лик своей Смерти.

Внезапно я понял — что-то не так. Меня переполнял избыток силы. Рассудок туманился, перед глазами проплывало лицо цыгана и еще какие-то смутные образы. Я перевоплотился в Легиона. Отсюда и проистекало это новообретенное могущество. Они оставили на произвол судьбы несчастного пса, который через мгновение рухнет в бездну. И вселились в меня. Я еле преодолевал нестерпимое желание растерзать беззащитную тварь. «Ты — Князь, они — твой легион», — услышал я шепот Астрейна. Однако я не хотел становиться Князем и, кроме того, улавливал звучащий из дальней дали настойчивый голос Наставника — он говорил, что я должен добыть меч. Мне надо продержаться еще одну минуту. Я не должен убивать этого пса.

Я искоса глянул на пастуха и во взгляде его прочел подтверждение своим мыслям. Ибо меня теперь он боялся сильней, чем пса.

Я начинал чувствовать дурноту — все поплыло перед глазами. Но терять сознание было не ко времени. Если я лишусь чувств, Легион во мне одержит победу. Надо отыскать решение. Теперь я сражаюсь не со зверем, но с той силой, которая по его воле обуяла меня. Ноги стали ватными, и, чтобы не упасть, я оперся о стену, однако она не выдержала моей тяжести. Я упал в груду камней и обломков дерева ничком — лицом в землю.

Земля. Легион — это земля, ее порождение, плод ее чрева. Разные плоды — добрые и скверные — дарует она, но только она. Здесь ее обиталище, отсюда она правит миром или он — ею. Агапе будто взорвалась внутри меня, и я с силой вонзил ногти в землю. Завыл, издав звук, подобный тому, что слышал от пса в тот день, когда впервые повстречал его. И почувствовал — Легион, пройдя через мое тело, ушел в землю, ибо внутри меня царила Агапе, а Легион не желал, чтобы его поглотила Любовь Всеобъемлющая. Такова была моя воля, и это она заставляла меня, собрав остаток сил, бороться с подступающим обмороком — воля Агапе, укоренившаяся в моей душе и заставлявшая сопротивляться. Дрожь сотрясала меня с головы до ног.

Легион с силой уходил в землю. У меня начался приступ рвоты, но я чувствовал, как Агапе растет, как выходит она наружу через все поры. А тело мое продолжало дрожать, и прошло немало времени, прежде чем я почувствовал — Легион вернулся в свое царство.

Я понял это, когда последний след его присутствия прошел через кончики моих пальцев и сгинул. Израненный, исцарапанный, я приподнялся и сел — и увидел нечто нелепое: окровавленный пес вилял хвостом, а пастух глядел на меня в испуге.

— Не иначе как что-то не то съели, — проговорил он, словно отказываясь верить собственным глазам. — Но теперь, когда опростались, все пройдет.

Я кивнул. Он поблагодарил за то, что я унял и удержал «своего» пса, и погнал овец дальше.

Появился Петрус. Не произнося ни слова, оторвал от рубахи лоскут и перевязал мне все еще обильно кровоточащую рану. Потом попросил меня пошевелиться и объявил наконец, что — ничего серьезного, могло быть хуже.

— Но вид плачевный, — добавил он с улыбкой: к нему вернулось столь редкое в последнее время хорошее настроение. — Лучше уж сегодня не показываться у Железного Креста. А не то всех туристов распугаешь.

На туристов мне было плевать. Я поднялся, отряхнул пыль, понял, что прокушенная нога идти не мешает. Петрус предложил мне сделать ДуновениеRAM и взял мой рюкзак. После упражнения я вновь ощутил себя в ладу со всем миром. Через полчаса придем к Железному Кресту.

А когда-нибудь Фонсебадон восстанет из руин — Легион оставил там много своего могущества.

Приказ и подчинение

К Железному Кресту Петрус притащил меня чуть ли не на себе: из-за раны я почти не мог ступить на ногу. Осмотрев повнимательней масштабы ущерба, причиненного псом, мой проводник решил, что я должен пребывать в покое, пока не оправлюсь достаточно, чтобы продолжать Дивный Путь Сантьяго. Неподалеку была деревенька, где находили приют пилигримы, не решавшиеся в ночной тьме переваливать через горы. Петрус снял у местного кузнеца две комнатки, где мы и расположились.

В моем нынешнем обиталище имелась веранда — поистине революционное архитектурное новшество, которое именно отсюда стало в VIII веке распространяться по всей Испании. Я видел горную гряду и понимал, что рано или поздно должен буду одолеть ее, чтобы оказаться в Сантьяго. Повалившись на кровать, я крепко заснул, а проснулся лишь на следующий день — меня немного лихорадило, но в целом я чувствовал себя вполне прилично.

Петрус принес воды из источника, который местные жители именовали своим «бездонным колодцем», и промыл мои раны. А ближе к вечеру привел некую старушку, жившую поблизости. Вместе с нею он обработал царапины, ссадины и укусы бальзамом из целебных трав, а знахарка заставила меня выпить какого-то горького настоя. Помню, что Петрус требовал, чтобы я лизал свои раны, пока они не затянутся полностью. Меня преследовал сладковато-металлический вкус крови во рту и даже подташнивало от него, однако мой проводник уверял, что собственная слюна обладает мощным обеззараживающим действием и поможет мне предотвратить возможное нагноение.

На следующий день начался жар. Петрус и старушка снова прикладывали к моим ранам припарки, поили настоем, однако температура — хоть и не очень высокая — держалась. Тогда мой проводник отправился на расположенную неподалеку военную базу за перевязочным материалом — во всей деревне нельзя было найти куска марли или липкого пластыря.