На острове Колибрия - Реджинальд Кофмен

– Отойдите на несколько шагов в сторону, – предложил Билли. – Или вы хотите, чтобы я ушел?

Нет, уйти должны были они. Они попрощались и отошли в сторону. Американец наблюдал за ними с напускным равнодушием. Он видел, что последовало какое-то сообщение, явно неприятное для его секунданта.

Опять повторилось отдание чести. Хрозия и Набу-ков ушли. Загос с вытянутым лицом вернулся к столику.

– По нашему кодексу, – сказал он, – выбор оружия принадлежит…

– Вызываемой стороне! – закончил за него Билли. – Я в этом не сомневался.

Но Загос не понял иронии.

– Капитан Корвич, – объявил он, – выбрал пистолеты!

Глава XVIII. Парк в Дворках

– Что-о? – произнес Билли.

В нем, фехтовальщике, приехавшем из страны, где не дерутся на дуэлях, слово «дуэль» вызывало только одно представление: о шпагах! Хотя он никогда не пользовался ими, как он выражался «ради крови», тем не менее он чувствовал себя способным справиться с любым противником и рассчитывал устранить Корвича со своего пути.

– Что-о? – повторил Копперсвейт.

Загос, несмотря на свою молодость, обладавший большим опытом, думал о том, как редко люди, владеющие клинком, так же опытны в обращении с огнестрельным оружием, и о том, что Корвич представлял собой блестящее исключение из этого правила. И лейтенант мрачно повторил:

– Пистолеты. Капитан – прекрасный стрелок. Он стреляет даже лучше, чем фехтует.

– «При всех своих недостатках, – процитировал Билли, – капитан не трус». Все же нельзя не отметить, что он отлично знает права «вызываемой стороны».

Элегантный офицер в ярком, плотно облегавшем его мундире, предназначенном для парадов и смотров. Молодой американец в изящном штатском костюме. Вокруг них нарядные люди, пьющие ликеры, женщины в светлых платьях. Ясное небо, благоуханный ветерок. Такси. Трамваи. Оркестр, играющий «Птичку-колибри». И этот разговор о смерти.

Билли начал насвистывать. Загос пожал плечами.

– Нет, он не трус, мистер Копперсвейт. Я его решительно не понимаю.

Билли понимал его еще менее. Знают ли они, его враги, что он обладает известным документом? Конечно! Раслов требовал эту бумагу. Да оно и понятно: бумага была передана Копперсвейту довольно открыто, а Корвич, как друг короля, несомненно пользуется доверием Раслова.

Вдруг лейтенант просветлел:

– Да, я забыл: ведь вы американец. Несомненно, Корвич имел в виду, что все американцы умеют стрелять.

– Загос, – спросил Копперсвейт, – вы были в Америке?

– Нет. Но я видел столько фильмов, изображающих ваш Дальний Запад, и там столько стреляют из пистолетов…

– Не говорите о нашем Дальнем Западе. Капитан был на нашем Ближнем Востоке. Мы не стреляем диких коз на Бродвее, и в этом отношении я не отличаюсь от большинства. Я также не стреляю кроликов. Когда я проходил военную подготовку, я долго не мог отличить приклад моей винтовки от ствола, а что касается пистолетов, то уверяю вас, лейтенант, что из дуэльного пистолета я могу промахнуться по собору.

– Святой Прокофий Декаполитанский!

Билли чувствовал приблизительно то же самое. Тем не менее он нашел утешение в мысли, что это лишь эпизод в его борьбе за принцессу.

– Однако, – сказал он, – я верю, что сознание своей правоты придает твердость руке.

– Разве? – Загос не был влюблен. – Не съездить ли нам с вами в тир? Несколько часов тренировки – это почти ничего. Но все-таки я мог бы кое-чему научить вас. Эти люди затеяли что-то отчаянное. Они хотят убить вас. У Хрозии и Набукова дурная слава.

– Я немного поупражняюсь потом, настолько, чтобы знать, с какого конца эта штука стреляет, но не теперь. Я не хотел бы, – вполне искренне сказал Билли, – откладывать из-за этого наш обед.

Уже настал вечер, розовый и пурпурный, какими бывают вечера в Колибрии. Копперсвейт дал указания официанту, попросил извинения у лейтенанта и поспешно поднялся наверх в свой номер. Желая избежать возможных расспросов «валькирии», он просунул ей под дверь записку. «Я должен спешно уехать, – писал он, – но или я сам, или мой друг будет у Вас завтра днем. Если это будет друг, то он принесет запечатанный пакет». Через десять минут Билли вернулся к своему столику, готовый сразу же после обеда ехать верхом.

– Мы выезжаем вечером?

– Придется.

– Полагаю, что мы едем верхом?

Загос подтвердил, что горные дороги еще не настолько современны, чтобы на них можно было пользоваться автомобилями.

– Я мог бы раздобыть мотоциклы, – добавил он.

– Благодарю! Я раз в жизни пробовал ездить на мотоцикле. Если вам все равно, поедем верхом. А теперь будем есть.

Загос до известной степени заразился настроением своего друга. Лейтенант помог Билли в выборе местных блюд, и оба принялись за обед, как будто одному из них не грозила смертельная опасность. Они ели с аппетитом молодости. Начали с маленьких холодных сосисок и жареной форели. Потом Билли решил отказаться от посещения тира и заказал ростбиф, после которого были поданы ломти сочной островной дыни. Все это было спрыснуто бокалами кефиста.

– Я с каждой минутой чувствую себя лучше, – сказал Копперсвейт. – Неделя такого питания сделала бы из меня стрелка не хуже Корвича.

Кроме этого замечания, ничего не было сказано о завтрашнем дне.

Уже темнело, когда допив последнюю чашку кофе, они вскочили на заказанных лейтенантом лошадей. Единственная дорога в Дворки вела сквозь средневековые ворота Старого города, но привратник в военной форме открыл их по требованию офицера. Через минуту ворота захлопнулись со скрипом, и оба всадника очутились за пределами города под звездным шатром ночи.

Первые несколько миль путешественники продолжали начатую за столом беседу, которая, как бывает между молодыми людьми, вертелась около разных пустяков. Но по мере того, как дорога начала забирать вверх, – то между мрачных безмолвных виноградников и пастбищ, то сквозь древние леса, избежавшие топора турецкой оккупации, – речь Билли становились все отрывистее, а Загос, смеявшийся теперь реже, начал проявлять некоторую нервозность. В конце концов Копперсвейт ведь не привык к дуэлям, а его весьма опытный компаньон никогда еще не бывал в роли секунданта такого новичка в стрельбе из пистолета. К трем часам утра, когда они взобрались на широкую возвышенную равнину, которую горцы называют «Крыша Колибрии», разговор совсем оборвался.

Дорога теперь представляла собой лишь простую тропинку, извивавшуюся по лугам, кое-где поросшим дубом и дикими масличными деревьями. Часто над головами всадников шелестели ветви, и иногда густые темные кроны закрывали звезды.

В одной из таких тенистых зарослей Загос начал беспокойно озираться. Копперсвейт заметил, что его друг открыл кобуру пистолета.