Семья Машбер - Дер Нистер

Нохум часто и беспокойно шмыгал носом и нетерпеливо вышагивал по коридору. На вопросы он отвечал отрывисто и все время поглядывал на дверь в ожидании, что наконец появится тот, кто ему нужен, — в данном случае тесть Мойше.

Нохум приехал к самому открытию конторы. Появившийся вслед за ним Шолом Шмарион, который обычно прибегает в контору одним из первых, увидев Нохума возбужденным, взволнованным, тут же попытался поюлить возле него, понюхать, льстивыми сладкими речами выудить, откуда он приехал, выпытать, у какого пана был, а главное, старался заглянуть в глаза, чтобы то, что Нохумом недосказано, угадать без слов.

Но Нохум, насколько было возможно, отделывался от назойливых вопросов Шмариона скупыми, ничего не значащими ответами, всячески избегая подробного разговора. Наконец под предлогом, что ему нужно выяснить кое-что у одного из служащих, ему удалось улизнуть.

И вот вошел Мойше. Навстречу ему ринулись посетители — кто по важному делу, а кто и по не очень важному, но все они спешили засвидетельствовать свое уважение к почтенному хозяину. Увидев зятя, бледного и расстроенного, Мойше поспешно откланялся всем и стремительно направился к Нохуму.

По первым же бессвязным словам зятя Мойше понял, что случилось недоброе, — Нохум привез плохую весть.

— Мне нужно кое-что сказать вам, — произнес зять.

Они вошли в так называемую «совещательную комнату» — сперва Мойше, за ним Нохум, плотно прикрыли дверь. Для всех в конторе это означало: тесть и зять очень заняты и не хотят, чтобы им мешали.

Мойше встревоженно спросил:

— Что случилось?

Главной целью поездки Нохума было посетить пана Рудницкого, известного кутилу, развратника, безудержного мота, уже успевшего растранжирить большую часть своего состояния. Несколько дней назад Рудницкий прислал к Мойше своего человека с просьбой вернуть ему векселя, у которых подошел срок погашения, — он якобы хотел по ним расплатиться. В свое время Мойше позарился на эти высокие проценты и дал себя уговорить Шмариону и другим, одолжил Рудницкому слишком большую сумму, больше, чем следовало бы по здравому смыслу. Он позарился на панские проценты и рискнул основным капиталом. Трезвый рассудок говорил ему иное. Да и были люди, которые хорошо знали Рудницкого и предупреждали его, призывали быть предусмотрительным.

Вспомнив все это, Мойше, еще не услышав ни одного слова от Нохума, уже понял, что зять вернулся ни с чем, что у пана Рудницкого увязла кругленькая сумма во много тысяч рублей. Однако подробности были еще неизвестны, к тому же не хотелось верить; не так легко было поверить, что потеряно целое состояние. Он снова обратился к Нохуму с тем же вопросом:

— Что случилось?

— Случилась беда, — ответил дрожащим голосом Нохум.

— Но что же именно? — с нетерпением переспросил Мойше. — Сбежал? Обанкротился? Отказался платить?

— Нет, хуже.

— Но что может быть хуже?

— Даже если бы он заплатил, мы бы своих денег не увидели.

— Не понимаю. Что все это значит? — воскликнул в крайнем возбуждении Мойше.

— Это значит, что мы потеряли векселя.

— Как потеряли? Что потеряли? Говори яснее. Ты потерял? Как, когда, каким образом?

— Нет, не потерял, но мы их лишились.

— Хоть убей, не понимаю, не могу догадаться, что ты хочешь этим сказать?

Нохум стал рассказывать длинную, тягостную историю, совершенно необычайную и исключительную, редкую даже в делах с помещиками и даже с такими, как Рудницкий, от которого всего можно ожидать. Правда, тот, кто был ближе знаком с Рудницким, может быть, ничему и не удивился бы.

Нохум начал с того, как он вчера, приехав в усадьбу Рудницкого, явился к управляющему и сообщил, что привез векселя и хотел бы встретиться с паном. Управляющий ответил, что сейчас этого сделать нельзя, поскольку пан очень поздно лег, и придется подождать.

Когда Рудницкий встал и позавтракал, он позвал к себе Нохума. Уже входя в покои, Нохум почувствовал, что приехал он в не добрый час. Рудницкий был очень рассеян, плохо слушал и не понимал, что ему говорил; то ли он много проиграл ночью в карты, то ли другая какая-то неприятность приключилась.

В конце концов он понял, зачем приехал Нохум, и вдруг оживился, повеселел, словно к нему пожаловал близкий друг, которого он давно не видел. Стал называть по имени: «пан Нохум, пан Нохум», положил руку ему на плечо, потом взял под руку и стал водить по комнатам, обошел с ним весь замок, при этом рассказывал всякие истории, не имеющие никакого отношения к делу, то есть к оплате векселей. Поведал, где и с кем встречался, сколько и с кем времени проводил, какие сделки заключал, что купил и что продал. О том, что выменял такую-то собаку на другую, такого-то слугу на другого, лес выменял на луг, луг на лес. Имел дела и с крестьянами и с евреями, ближними и дальними шинкарями, арендаторами.

Все это он рассказывал, хвастая и похваляясь своими успехами; в последнее время ему очень везет, за что ни возьмется, во всем удача. Управляющего и эконома, бессовестно обкрадывавших его и набивших карманы его добром, он разоблачил и прогнал, принял на их место новых, честных. Теперь у него душа спокойна, состояние его в надежных руках, оно уже начинает расти. Дурная молва о нем, распространившаяся среди купцов по вине проворовавшихся служащих, которым он доверился, теперь сменится доброй славой, его имя зазвучит по-другому, по-новому, пан Нохум может быть в этом уверен.

Рудницкий был в отличном расположении духа, разоткровенничался и даже шепнул Нохуму, что в самом скором времени к нему вернется та самая пани, которая было покинула его и уехала к своим в Варшаву. Правда, ей обещан драгоценный подарок. Подарок уже приобретен. Для этого он занял у одного еврея большую сумму под залог большого участка леса. Условия займа не блестящие, но это чепуха, мелочь… Главное, что дела идут хорошо, а в дальнейшем пойдут еще лучше.

И вот пусть посмотрит пан Нохум… Рудницкий повел Нохума в псарню, конюшню, не переставая утверждать, что таких рысаков и гончих не найти даже у тех, кто побогаче его. Он-де страстный любитель животных, знает в них толк, а другие ничего не смыслят, у них нет вкуса, и никогда они не будут иметь такую конюшню и такую свору.

И так до вечера. Показав Нохуму двор, хлев и прочее, пан Рудницкий, уже заметно уставший, повел своего гостя напоследок в «охотничью», где стены были увешаны сверху донизу различными видами оружия. В комнате был только маленький столик, на котором стояло небольшое зеркало. Рудницкий подошел и взглянул на себя… И вдруг он совершенно переменился, как-то сразу приуныл, загрустил, от прежнего бахвальства не осталось и следа.

Усевшись за столиком, он приказал слуге принести вина для двоих, то есть для себя и Нохума. Нохум от вина отказался, и Рудницкий пил один, молча, все больше мрачнея. Изрядное количество вина не могло вывести его из внезапной меланхолии.

Вдруг он поднялся и при слабом свете единственной свечи, горевшей на столике, начал шарить по стене. Выбрал пистолет и, подойдя с ним к зеркалу, приставил его сперва к груди, потом к раскрытому рту, затем к виску, словно прикидывая, как лучше выстрелить в себя, каким образом покрасивее или легче покончить с собой.

Внезапно он повернулся к Нохуму, у которого душа ушла в пятки при виде того, что делает или собирается делать пан Рудницкий. Тут Рудницкий рассмеялся. Нохум подошел к нему и почтительно, деликатно, как полагается при обращении с паном, да еще подвыпившим и, как видел Нохум, попавшим в большую беду, стал уговаривать: пусть, мол, пан так не шутит, это нехорошая, опасная шутка. Пан сейчас выпивши, и, упаси Господь, еще случится несчастье, пусть он положит пистолет на место… Рудницкий снова рассмеялся и сказал:

— Банкрот естэм, инаго выйсця нема, — то есть: «Я банкрот, и для шляхтича другого выхода нет».

Он подошел к двери, запер ее, и, вернувшись к столику, обратился к Нохуму:

— Мы одни, и я не стыжусь сказать всю правду. Это мой единственный выход. Я теперь, пан Нохум, у вас в руках, от вас зависит моя судьба… Вы купец, и вам должно быть известно, что такое критический момент. Так вот у меня сейчас именно такой критический момент. Денег нет, в последнее время я много проиграл, много потерял по другим причинам. Разумеется, до окончательного краха далеко, уверен, что выкручусь, поправлю дела, но погасить крупную сумму, которую задолжал вам и вашему тестю, я сейчас не в состоянии. Это еще не все: я не абы кто, я — дворянин, честь для меня — превыше всего, так же, как мои родители никогда не позорили свое имя, так и я не могу этого допустить: чем остаться живым банкротом и прослыть таковым, я непременно должен получить векселя обратно, иначе буду вынужден покончить с собой. Я знаю, что вы, вернув мне векселя, никому об этом не скажете: сумма слишком велика, и, если об этом узнают купцы, денежные тузы, это, прежде всего, вам же и повредит. Поэтому я надеюсь, что до поры до времени, пока положение не изменится к лучшему и я смогу честно и благородно, пан Нохум может быть в этом уверен, вернуть долг, это дело останется в глубокой тайне, о нем будут знать только мы оба и ваш тесть… Если же вы не можете на это пойти, не согласны, то у меня нет другого выхода… Но знайте, — многозначительно добавил он, — если это свершится, если я сейчас застрелюсь, возникнут самые неприятные последствия для вас: мы вдвоем в комнате, причем вы — кредитор, а я дворянин, ваш должник…