Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1 - Михал Огинский

Князь покинул меня, поздравив с тем, что я проявил добрую волю и не ответил отказом. Он обещал отправить письма генерал-губернатору Белой Руси Пассеку и заверил, что в тот же день будет говорить с К…, чтобы заставить его дать отчет о причинах секвестра, наложенного на мои земли, и приказать немедленно снять его. Действительно, на следующий же день великий гетман лично явился ко мне, чтобы сообщить о полученном им приказе, но пожаловался на то, что я несправедливо его обвинил: он действовал так по письменному распоряжению Зубова, о котором князь забыл, а потом сделал вид, что не вспомнил[18].

Накануне моего отъезда г-н Альтести, секретарь князя Зубова, принес письмо, подписанное императрицей и адресованное губернатору Белой Руси. В нем содержался приказ о снятии секвестра с земель моей семьи, а также распоряжение оказывать помощь по всем вопросам, по которым я буду к нему обращаться.

В течение всего времени моего пребывания в Петербурге нетрудно было заметить, что посреди всех этих празднеств, сменяющихся одно другим, и под внешней веселостью, царившей в российском обществе, на самом деле двор и правительство скрывали беспокойство и тревогу, причиной которых были известия из Франции. Здесь с болью воспринимались блестящие успехи республиканской армии. Все были напуганы той быстротой, с которой революционизировались, стихийно или по принуждению, все французские провинции и присоединялись затем к французской республике. Более же всего боялись того влияния, которое могли иметь по всей Европе новые революционные идеи: они грозили перевернуть весь общественный порядок и заставляли дрожать монархов на их тронах. Шепотом передавали друг другу, что 19 ноября 1792 года Национальный Конвент объявил от имени французской нации: он окажет братскую помощь всем народам, желающим восстановить свою свободу, и отдаст приказ своей исполнительной власти поручить генералам армии оказать помощь этим народам и защитить граждан, которые могут быть преследуемы за свободу.

Впрочем, издание этого декрета в указанное время было вызвано лишь отдельным случаем восстания крестьян в области Де-Пон и жестоким обращением с этими повстанцами, которых в декрете именовали патриотами. Тем не менее этому частному случаю придали широкий смысл и предрекали ему самые мрачные последствия.

Французские эмигранты воспользовались этим, чтобы усугубить тревоги петербургского двора и заодно возбудить недоверие и неприязнь к польской нации. В то же время и представители Тарговицкой конфедерации воспользовались случаем, чтобы обосновать свои претензии и усилить свое влияние при петербургском дворе: они старались показать, что в Польше можно рассчитывать только на них и на тех, кто был на их стороне.

Незадолго до моего прибытия курьеры доставили известие о том, что прусский король покинул французскую территорию, что экспедиция против Савойи была поручена генералу Монтескью, который менее чем за три дня продвинулся до Шамбери, что генерал Ансельм с той же легкостью вошел в Ниццу, что революционная Франция, совершив таким образом новые завоевания, присоединила эти земли под названиями департаментов Мон-Блан и Альп-Маритим.

Дошли известия об успехах генерала Кюстина в Германии, о захвате Майнца этим же генералом и об опасных идеях, проповедуемых им в результате его побед. Это был призыв народов к свободе. Наложение крупных контрибуций, но только на дворянство и духовенство и при этом угроза обрушить весь свой гнев на магистраты, которые потребовали бы выплат от простых граждан, – так он буквально следовал лозунгу «Война дворцам, мир хижинам!»

Известно было в Петербурге и о том, что генерал Дюмурье, вторгшийся в Бельгию, выиграл 6 ноября битву при Жемаппе, что 14-го числа французы захватили Брюссель и что 15 декабря Конвент объявил бельгийские провинции французскими департаментами.

Знали, что 3 декабря вышел декрет о том, что Людовик XVI будет предан суду Конвента, что 11-го числа он был призван в суд и допрошен председателем, что 26-го числа он был вторично призван в сопровождении трех защитников.

Эти последние известия относительно короля возбудили всеобщее возмущение, но никто не допускал возможности трагической развязки. Уже после моего прибытия в Петербург были получены два важных известия, которые оживили надежды французских эмигрантов и доставили им некоторое утешение. Первое заключалось в том, что генерал Дюмурье был возмущен декретом, который превращал бельгийские провинции во французские департаменты, и стал отзываться с презрением о Конвенте. Он устал от бесполезности своих докладов насчет грабежей в Бельгии: их учиняли комиссары, присланные из Парижа, – и теперь он был готов поднять восстание против Конвента во главе всех войск, которыми командовал.

Вторая новость заключалась в том, что 12 января на заседании Конвента была зачитана нота, переданная лордом Гринвиллем, государственным секретарем Англии, гражданину Шовелену, полномочному послу Франции в Лондоне. В ней британское министерство заявляло, что, прежде всего, не признает гражданина Шовелена в качестве аккредитованного посла, так как он не был назначен в Англию королем Франции. Затем министерство выдвигало Франции следующие упреки: 1. нарушение договоренностей и открытие канала на реке Эско для свободной навигации по этой реке; 2. обещание в декрете от 19 ноября защиты и помощи народам, желающим сбросить с себя иго собственного правительства. Министр заканчивал свое письмо заявлением, что Франция может рассчитывать на сохранение мира с Англией только при условии, что она откажется от стремления увеличить свою территорию и от всяческих претензий на вмешательство в дела других народов.

Курьеры, привезшие эти новости, были приняты в Петербурге с несказанным удовольствием. Здесь уже видели генерала Дюмурье торжественно марширующим по Парижу с огромной армией, чтобы спасти жизнь Людовику XVI, восстановить его на троне предков и вернуть ему все права, уже предвкушали, что спокойствие и порядок восстанавливаются во Франции и мир – во всей Европе. Уже не сомневались, что декларация Англии, а также смелое заявление Дюмурье приведут в замешательство ярых революционеров и помогут свершиться тем великим событиям, которых жаждали и ожидали с таким нетерпением.

Однако наслаждаться этими иллюзорными утешениями довелось недолго. Всего через пятнадцать дней герцог Ришелье[19], прибывший курьером из Вены, принес известие о том, что 21 января 1793 года Людовик XVI был казнен в Париже на площади Революции. Это событие совершенно сразило французских эмигрантов, глубоко опечалило императрицу, возмутило все российское правительство и всех иностранных посланников в Париже, как и всех добропорядочных людей. Мрачная тишина сменила в российской столице все те праздники и увеселения, которым я был здесь свидетелем.

Я покинул Петербург 17 февраля 1793 года и проездом через Могилев и Вильну прибыл в Варшаву в конце того же месяца.

Браницкий как глава депутации генералитета был допущен на общую аудиенцию в Петербурге. Императрица приняла его, сидя на троне в окружении знатных лиц своего двора. Он произнес хвалебную речь в адрес императрицы и при этом использовал самые льстивые выражения для изъявления признательности ей со стороны польской нации – он объявил себя выразителем мнения нации. Он заявил, что поляки желали заключить с Россией альянс, который обеспечил бы неделимость и независимость Речи Посполитой, и закончил свою речь возгласом, что только Бог и Екатерина были опорой, на которой покоились их надежды.

Я присутствовал с качестве зрителя на этой аудиенции вместе со многими иностранцами. Аудиенция завершилась уклончивым ответом, произнесенным великим канцлером от имени императрицы, и вручением великолепных подарков всем депутатам, представлявшим конфедерацию.

Возвращение в Гродно этих депутатов с малоубедительным докладом не принесло большого утешения генералитету. Было отмечено с удивлением, что Браницкий остался в Петербурге под предлогом улаживания семейных дел.

Феликс Потоцкий начинал отдавать себе отчет, но слишком поздно, в той ответственности, которую взял на себя, и уже предчувствовал, что навлек на Польшу новые несчастья.

Желая избавиться от занимаемой им должности маршалка конфедерации и сохраняя, возможно, некоторую надежду добиться от российской императрицы милостей для своих соотечественников, он запросил и получил разрешение отправиться с миссией в Петербург: впрочем, он получил разрешение отправиться туда лишь в качестве посланника и только после соответствующего распоряжения императрицы.

Вот копия инструкций, данных конфедерацией Феликсу Потоцкому, написанная в Гродно и датированная 7 марта 1793 года.

«1. Г-н маршалок должен в скорейшем времени отправиться в Петербург, чтобы определить, совместно с Е[е] В[еличеством] императрицей, условия, на которых обе нации могли бы быть объединены длительным альянсом. После утверждения основных пунктов, он обязан довести их до нашего сведения или запросить у нас полномочий, для себя одного или для иного лица, которое мы можем присоединить к нему, чтобы завершить, и без промедления, доверенные ему переговоры.