Три влечения. Любовь: вчера, сегодня и завтра - Юрий Рюриков

И в предвкушении этого будущего счастья люди живут не в полную силу. Они как бы надеются, что в их личном будущем наступит какой-то мир утопии, и берегут себя для этого времени.

Этот психологический мираж в чем-то и благотворен, – он дает фундаменты для человеческого терпения, но главное – он обманчив и иллюзорен, потому что выдает настоящее за что-то менее настоящее, чем будущее. И люди живут не в полную силу, они пользуются своей молодостью, своей зрелостью, своим здоровьем не в полную силу. Они бросают на ветер секунды, дни, годы, они не стараются наполнить их настоящей жизнью, а отдают их во власть существования.

Иллюзии мешают им понять, что каждая секунда жизни – единственна, что диалектика света и тени лежит в самой основе, в самой микроструктуре жизни. Каждая секунда жизни, каждый шаг по ней состоит из приобретений и потерь, каждый возраст человека чем-то лучше, чем-то хуже другого.

И если все в жизни – свет и тень, если они живут только вместе, и если секунда необратима, то надо ли откладывать на завтра наслаждение светом и борьбу с тенью, надо ли откладывать на завтра свою настоящую жизнь?

Сложность любви XX века

О любви можно говорить по-разному. Есть писатели, которые сильны в изображении чувств, но слабы в их осмыслении. И есть истолкователи любви, сильные в осмыслении чувств и не столь сильные в их выражении.

Таким вот истолкователем любви выступает Роллан в своей «Очарованной душе». Он как бы перенимает тончайшую методику ученых прошлого века, которые разрезали клетку, красили ее в разные цвета и изучали под микроскопом. Он как бы делает срез психологической клетки, окрашивает ее красками логики и рассматривает под большим увеличением. Структура клетки ясна, но она умерщвлена, знание достигнуто, но ценой потери – потери чувственной ощутимости.

Роллан – философ, и любовь для него – не просто чувство. Это какое-то ультраприродное тяготение двух биологических полюсов, это вечное притяжение противоположностей, стремление антиподов к слиянию, великий и таинственный закон космоса. Зов пола, «чистый как огонь», всегда есть в любви, он скрыт в ее недрах, он могуч, и Аннета Ривьер, очарованная душа, ярко ощущает его власть над собой. «Аннета чувствовала, что быть одной – значит быть неполноценной, неполноценной и умственно, и физически, и в сфере чувств».

Она изнемогает от стремления отдать все лучшее в себе другому. Но разум и чувства ее бунтуют против этого смутного зова. Подсознание ее готово отречься от своего «я», сознание восстает против этого. Роллан считает эту борьбу истинным противоречием любви Нового времени, любви человека, который осознал ценность своего «я», дорожит своей свободой и не хочет подавления своей личности. Это новое противоречие любви, которого не могло быть в доличностную эпоху, новый слой чувствований, который входит в любовь.

Аннета против дробления и умаления личности. Она – за полное, без всяких изъятий, ее развитие, за полную, а не за половинную ее свободу.

Она говорит своему жениху: «Вы входите в мою жизнь не только со своей любовью. Входите со своими близкими, друзьями, знакомыми, со своей родней, со своей карьерой, со своим будущим, ясным для вас, со своей партией и ее догматами, со своей семьей и ее традициями – с целым миром, который принадлежит вам, с целым миром, который и есть вы сами. А мне, которая тоже обладает своим миром, и которая тоже есть сама целый мир, вы говорите: „Бросай свой мир! Отшвырни его и входи в мой!“ Я готова войти, Роже, но войти вся целиком. Принимаете ли вы меня всю целиком?»

В ее любви царит обостренно-личностный – почти до чрезмерности – строй чувств. Это новое свойство женской любви, немыслимое, пожалуй, в доэмансипационные времена. Женщина в XX веке все больше стремится стать вровень с мужчиной, и ранимое бережение своей личности – звено этого гигантского сдвига; и это новый приток ощущений, который впадает в любовь и необыкновенно усложняет ее.

Современная любовь для Роллана – это сближение двух огромных и сложных человеческих миров. Они разные, эти миры, разные во множестве своих точек и граней, и от того, сблизятся ли эти точки, зависит судьба любви, ее жизнь или ее крушение. Это остро гуманистическое, рожденное еще во времена Ренессанса, отношение к человеку как к микромиру.

Аннета стоит за свободу чувств: «Союз двух существ не должен оборачиваться для них цепями, – говорит она, – Принуждение для меня убийственно. Самая мысль о принуждении меня возмущает».

Свобода без любви дороже ей, чем рабство в любви. Тяга к свободе – еще одна новая и огромная пружина человеческих отношений, которая управляет обыденной жизнью людей в нашу эпоху. И эта тяга влияет и на любовь людей, добавляет в нее новые краски.

Когда-то Шелли говорил: «Любовь чахнет под принуждением; самая ее сущность – свобода; она несовместима с повиновением, с ревностью или страхом». Наверно, это так и есть. И хотя любовь часто уживается и с повиновением, и с принуждением, и со страхом, но по самой своей сути она родственна тяготению к свободе, пропитана жаждой свободы.

Любовь – это чуть ли не единственное сейчас (кроме материнских и детских чувств) родовое чувство человека. Другие чувства – уважение, ненависть, приязнь, презрение – больше зависят от «видовых» позиций людей, они меньше, чем любовь, настроены по «родовым» камертонам.

Может быть, поэтому любовь по самой своей сути враждебна всякому неравенству, насилию, несвободе – враждебна всему, что подавляет человека, личность. Она стихийно влечет людей к равенству и свободе; неравенство отравляет любовь, гасит или убивает ее, превращает в рану. Это было ясно в прошлом, но особенно ясно сделалось это в XX веке, веке потрясений и революций.

Сексуальная революция. Вчера и сегодня

Нынешняя сексуальная революция – четвертая на памяти человечества. Правда, прошлые были гораздо скромнее по размаху и откровенности и, может быть, поэтому не воспринимались как революции.

Первая такая революция прошла около двух тысяч лет назад в Древнем Риме. У нее тоже были вершины и низины, но у нас писали о низинах гораздо больше, чем о вершинах.

Древние историки подробно запечатлели тогдашнее превращение любви в сластолюбие, в изощренную игру. Они рассказали о любовных оргиях, которые достигали вакханальных высот при дворе императоров.

Но для нас, сегодняшних людей, куда важнее, что именно как раз в это время рождалась любовь личности, совершенно новый вид человеческой любви. Эта любовь, телесная и духовная, ярко отразилась в тогдашней культуре.

Поэзия с невиданной откровенностью воспела ее. Так же откровенно ее запечатлела живопись. До нас дошли картины из тогдашних спален, которые изображали физическую любовь во всей ее красоте и наготе, но с целомудренной сдержанностью…

Вторая сексуальная революция состоялась тысячу лет назад в индийском княжестве Чанделла. В нем воцарилась тантрийская религия любви, и она создала знаменитые храмы Кхаджурахо и Конарака. По их наружным стенам стояли сотни великолепных скульптур, и среди них любовные пары в объятиях и соединениях.

Их любовь была будто телесная молитва, а скульптуры – как бы иконами религии любви. И эта любовь, хотя она и выражалась телесно, была глубоко духовной и служила подъему души к небесным высотам.

Строго говоря, рождение такого культа любви было не сексуальной революцией, а любовно-эротической, гораздо более глубокой и высокой. Она создала гениальные и неповторимые скульптурные поэмы любви – гимны ее вздымающей надчеловеческой силе.

Во времена Возрождения в Западной Европе прошла еще одна сексуальная революция, но умеренная – скорее, полуреволюция. Ее лозунгом было «оправдание (реабилитация) плоти», она воспевала телесную любовь, и после средневекового ханжества это был разительный переворот в любовной культуре.

Мы мало знаем об этом перевороте, для нас его высшая точка – «Декамерон» Боккаччо и его же поэма «Фьезоланские нимфы». У нас не переведены сонеты Пьетро Аретино о телесной любви Античности, ее разных видах и позах. Мы не можем увидеть знаменитые, но мало кому известные гравюры Джулио Романо к этим сонетам – живописную сюиту о пылких и робких порывах телесной страсти.

Впрочем, по сравнению с теперешней сексуальной революцией эти перевороты были как озеро перед морем. Сейчас – миллиардный охват, почти полмира, тогда – часть страны или несколько стран; сейчас – почти все слои населения, и почти все возрасты, тогда – полслоя, слой, часть молодых и часть зрелых людей…

Есть две сексуальные революции: просвещенная, демократическая и – анархистская, люмпенская (от нем. «люмпен», лохмотья – так говорят о людях социального дна); ее можно бы назвать «сексолюцией».

В последние полтора века интерес к полу стал всемирным: еще никогда в истории он не был таким глубоким в искусстве, науке, обычной жизни.