Парадокс Атласа - Оливи Блейк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рэйна в мыслях Либби была прекрасна: тихая, спокойная, время от времени отрывалась от книги и смотрела на Либби, как бы говоря: «Либби Роудс, ты дурочка, а по дурочкам никто не тоскует».
«Роудс, ты так утомительна, что жертва из тебя вышла бы паршивая» – таково было отношение Парисы. Порой она горячо шептала это ей на ухо, а порой – вздыхая от скуки, чуть оголяя стройную ножку: «О Роудс, ты в своем отчаянии так ничтожна. Прекрати, а не то я найду себе новое развлечение».
«Смотри на кусочки, Роудс» – это говорил Тристан. Либби позволяла себе рисовать картины общения с ним подробнее прочих, просматривала их как проекции, не вылезая из пахнущего цветами хлопкового плена постели. Тристан приближался, убийственно неторопливый, глядя на нее томным взглядом. «Смотри на кусочки, Роудс, иначе не увидеть целого». Совершая эти вылазки в глубины мысли, она обычно слетала с катушек, и тогда ей дико хотелось закинуться чем-нибудь, ввести себе дозу фантазии. Она играла с собой, дразнила себя, позволяя чуть испробовать проекции собственного безумного воображения, и сразу же, едва приблизившись к порогу удовольствия, отматывала их назад, снова запуская цикл хандры, растягивала его, словно из страха не прочувствовать горько-сладкого вкуса этой фантазии.
А потом неизбежно приходил Каллум. «Мучеников никто не любит, Роудс, – говорил он, цокая языком и разглядывая ногти. – Попроси ты – и я бы помог».
Желанием помогать он, разумеется, не горел. Просто от твоих беспокойств, сказал бы он, у меня голова трещит.
В этот момент Либби напоминала себе, что Каллум наверняка уже мертв, что если даже Тристан оплошал, то кто-нибудь другой, возможно, Париса, довел дело до конца. На какое-то время ей становилось легче, хотя выкинуть из головы Каллума было сложнее, чем остальных.
«Ты игнорируешь важные детали», – говорил он.
В ответ она указывала на очевидное: охранные чары. Нечто в комнате блокировало магию, которая обычно так легко ей давалась. Нечто кинетическое делало ее сонливой, замедляло реакции, словно распыленный в воздухе токсин. Либби точно это знала, а вот чего она не знала – это что ее ждет за пределами камеры.
Куда же поместил ее Эзра, тот, с кем она, как однажды по секрету призналась маме, думала провести остаток жизни?
«Наконец-то, Роудс, ты включила соображалку. Не все упирается в то, у кого сил больше. Куда чаще все сводится к принципиальной слабости отдельного человечка. Ты хоть знаешь, сколько в человеке битых граней? Взгляни на собственные неудачи и не тупи. Ты не особенная, потому что несовершенна; у всех есть надломы, какие-то тайны».
В этот момент Каллум обычно вставал, разминая длинные ноги, и оглядывал ее обиталище с аристократическим презрением. «Ты знала, что почти все наши реакции формируются в юности? Вкусы шлифуются, но некий подростковый кусочек нас уже не покидает. Не зря же этот возраст называют годами становления. В той или иной форме мы к ним всегда возвращаемся».
Каллум только и рассуждал что о людях и человеческих слабостях, словно сам к ним не относился. Возможно, так оно и было. Он держался на расстоянии, будто зритель, наблюдающий комедию на сцене.
Происходящее для Каллума и правда было спектаклем, ведь он не вкладывался, ни в чем не участвовал. Может, он животик надорвал от смеха, когда среди всех остальных, кого он счел совершенно бесполезным, в жертвы выбрали именно его. Либби никак не могла отделаться от мысли, что и предательство стало для него развлечением в чистом виде, до смешного абсурдным происшествием.
Она пыталась взглянуть на ситуацию с точки зрения Каллума, последовать совету Тристана и разобрать картину на составляющие, ведь Эзра Фаулер, судя по всему, искренне верил, будто, спрятав Либби, и правда спасает мир. А если к чему и следовало присмотреться получше, так это к идее, что Либби вообще хоть сколько-нибудь, пусть и отдаленно, важна.
Не то чтобы Либби пришла к какому-то выводу, но образ мысли Каллума придавал событиям оттенок чего-то мало-мальски интересного. А как еще воспринимать предположение, что ты – одна из шести частей некоего ядерного кода в руках тирана, если только не посмеяться и снова лечь спать? Собственно, так Либби и поступала раз за разом. Просто с недавних пор ей начали сниться сны. Хроническая сонливость опустошала, лишая физических сил, зато мозг, который прежде был занят такой академической деятельностью, о которой ни один смертный ученый и не мечтал, томился от безделья.
«Готов спорить, музыкальный вкус у него просто ужасный, – говорил Каллум, совершенно не удивив ее надменным предположением, будто себе в пару Либби могла выбрать исключительно паталогически банального парня. – Он сто пудов так и не избавился от пристрастия к тому, что слушал в пятнадцать-шестнадцать лет. Кстати, что это могло бы быть?»
Эзра, по его же словам, приходился чуть ли не ровесником Атласу. Он ошибался, полагая, будто говорит без акцента, ведь его речь однозначно выдавала в нем уроженца одной конкретной уникальной части мира. Эзра как-то упоминал Лос-Анджелес, однако это большой город, и Либби бывала в нем однажды, когда они во время каникул выбрались с семьей на подходящий для детей пирс. Да и то купаться их не пустили из-за опасно поднявшегося прилива. Эзру, единственного ребенка, растила мать, но он ни с кем из близких вот уже несколько лет не общался. Либби сначала думала, что они с матерью просто отдалились друг от друга, пока однажды, новогодним вечером, когда бутылка дешевого шампанского опустела примерно наполовину, Эзра не уточнил: мать мертва. Уже давно. Погибла, еще когда он был ребенком.
«Вот, собственно, и источник героизма, – насмешливо говорил Каллум. – Комплекс выжившего и тому подобное. Бремя ответственности». Да, за Эзрой водилось такое, он вечно пытался уберечь Либби от собственных страхов там, где хватило бы просто выслушать ее. Ему хотелось постоянно ее спасать, а она думала, будто, изредка потакая ему, сохраняет мир в паре. Ведь так и поступают хорошие девушки: тешат мужское эго.
«Забавная штука – эго, – отмечал Каллум, как всегда, непрошено врываясь в мысли в самый разгар сексуальных фантазий или упрямо не проходящей тревоги. – Вот ты знала, что эго – это, предположительно, истинное Я, Роудс? Роудс, ты меня слушаешь? Не так уж много людей понимает, какие они на самом деле. Ты разве не догнала еще?»
Прежняя Либби возразила бы: мол, я себя понимаю, я – это я настоящая; но, учитывая природу недавних событий, у нее не оставалось
