Знак Зверя - Олег Ермаков

Разведчики под командованием лейтенанта, недавно прибывшего из Союза, спустились на дно ущелья, и почти сразу же один из них окликнул офицера:

— Идите сюда, тащ ант.

— Ну что? — придавая своему голосу грубость, спросил лейтенант.

— Труп.

Между камней лежало что-то обожженное, грозящее неровным острым страшным розово-белым наконечником из-за пазухи.

Закат провалился, сгинул за горами, небо налилось тихо сияющей темной голубизной и оросилось каплями чистого света. Пришла ночь. Бои на горах поутихли. Лишь там и сям сверкали одиночные выстрелы, да изредка пролетала красная очередь, похожая на фоне остроконечной черной вершины на новогоднюю гирлянду.

Солдаты ужинали в темноте: ели консервированную кашу с тушенкой, галеты, сахар, прикладывались к фляжкам. Поев, лежали на теплых камнях, задремывали, прижимая к себе автоматы... Все надеялись, что передышка до утра. Хотелось верить, что будет так. И хотелось верить, что утром все закончится, база будет ликвидирована, а ее защитники перебиты и пленены... Но еще предстоит обратная дорога, — снова лезть по кручам, снова бороздить степь, хлебая пыль, ожидая взрыва под колесом. И неизвестно, отпустят ли сразу полки, может быть, генерал поведет их дальше, к какому-нибудь новому гнезду в горах.

Глаза слипались... Но ночь засвистела и раскололась. Ударила артиллерия. Свистящие стаи прилетали из долины и, вонзаясь в горы, выдирали красные куски, и горы ревели и хрипло трубили.

Артобстрел длился час, и, когда батареи умолкли, во все стороны полетели красные и зеленые очереди, застучали пулеметы. Над склонами зашипели осветительные ракеты. Пехотные роты медленно поползли вверх, поползли, прижимаясь к камням, цепляясь скрюченными пальцами за выступы.

Черепаха с рацией на спине следовал за лейтенантом, плохо понимая, куда они ползут. Солдаты ползли вверх, затем поднялись и побежали, залегли, встали, достигли гребня и побежали вниз, спустились в распадок и полезли вверх.

Черепаха целый день провел на горах среди криков и пуль, но еще не видел ни одного из защитников этих гор, ни живого, ни мертвого. И теперь, ночью, ему казалось, что они пройдут, прочешут все склоны и никого так и не встретят, ни одного душмана, духа... Может быть, действительно они воюют на этих горах с духами? бесплотными и неуязвимыми духами гор? Черепаха уже не обращал внимания на вжиканье пуль. Стреляющие и рвущиеся горы из лагеря казались адом, — но вот он здесь, вот он в ночи на их склонах думает о чем-то, ест, отдыхает, дремлет и замечает звезды, странные прохладные звезды над кричащими горами.

Солнце встало над сизыми хрупкими вершинами, синее ущелье наполнилось светом, на дне матово заблестела река. Рота медленно спускалась по тропе. Тропа была узка, едва заметна; иногда она исчезала, и солдаты, рискуя сорваться, ползали по склонам, отыскивая ее. Ущелье наполнялось теплом.

В полдень разведрота спустилась к реке. Солдаты снимали панамы, зачерпывали горную зеленоватую воду и лили ее на потные грязные головы, обмывали лица.

Ущелье расширялось. И наконец распахнулось: в степи на берегу реки стоял небольшой кишлак. Стоп. Осадчий вскарабкался на меловую осыпающуюся скалу, приник к биноклю. Через некоторое время он спустился, отряхнул штормовку и штаны.

— Пора поесть.

— Вы думаете — там?.. — спросил лейтенант.

На меловой скале уже лежал и наблюдал за кишлаком солдат. Осадчий вскрыл банку с перловой кашей, вынул ложку, положил на плоский камень стопку галет, сахар. Взглянул на лейтенанта и кивнул.

13

Заскорузлые соленые пехотные роты продирались сквозь зной, пыль и страх к базе. То и дело батареи били по горам, расчищая пехоте путь. После обеда появились узкие быстрые пятнистые крокодилы: они наклонялись и, вереща, выбрасывали из-под коротких крыльев красные перья. Они метали перья, как стимфалийские птицы, и перья оглушительно гремели, коснувшись земли, и раскалывали камни.

После залпов батарей и налета стимфалийских крокодилов горы должны были наконец замолчать. Но едва роты двинулись — сверху ударил гранатомет, огненная болванка пролетела по воздуху, коснулась склона и, подпрыгивая, понеслась вниз, клюнула камень и лопнула, пехотинцы попадали, засвистели осколки. Гранатомет выплюнул еще одну болванку. И сверху забили пулеметы. Пехота отступила. Запросила огня. Батареи ударили. Горы задымились и закачались. Горы дымились и качались долго. Батареи умолкли, и пехота, сжав зубы, обливаясь потом, сквозь пыль и гарь -

(так по тексту книги, строчка не закончена — прим.OCR)

Сверху посыпались пули. Пехота залегла.

Черепаха пластом лежал на горячих камнях, прикрывшись рацией. Рядом был автомат. Он стрелял мало, экономя по приказу лейтенанта патроны. Он стрелял, не зная, куда и в кого. Куда-то в кого-то. В того, кого нет.

Как-то все так получается, пули где-то в пространстве поворачивают и возвращаются, где-то там, вверху, есть такой изгиб, и пули возвращаются. А базы никакой нет, и никаких духов нет. Они сами стреляют в себя. И пока будут стрелять, не смогут пробиться туда, куда пробиваются. И тут не помогут ни реактивные батареи, ни крокодилы, ни золотобровый генерал.

Черепаха безвольно лежал под солнцем на горячей каменной земле, жалея, что согласился идти с лейтенантом, сам согласился, никто не вынуждал...

Поздно вечером всем было приказано отступить. Роты отошли вниз, и уже в сумерках из долины хлынули ракеты — от лагеря к хребту протянулся сверкающий мост. Ракеты рвались, разбрасывая снопы искр, рыли загривок хребта, и по склонам скатывались камни. В глазах пехотинцев дрожали огни.

Меловая скала над черным хлюпавшим потоком осталась позади. Разведрота легко и быстро шла вдоль реки. Шум воды заглушал неосторожное звяканье, хруст гальки, треск верблюжьей колючки. Рота достигла кишлака, рассыпалась вдоль дувала. Пахло гарью, навозом...

Рота вышла на единственную улицу кишлака, люди заскользили вдоль стен...

Разверзлась ржавая утроба — все как один вздрогнули, замерли, стиснув автоматы. Осел кричал уныло и долго. Солдаты неслышно вбегали в сады, врывались в дома, плутали по коридорчикам, лестницам, лазам, обыскивали сараи... Нигде никого не было. На весь кишлак одна живая душа — осел. Он снова затрубил и захрипел.

— Что будем делать, товарищ старший лейтенант? — спросил сержант, жуя изюм.

Осел кричал яростно и тоскливо.

— Что он распелся, — пробормотал Осадчий. Сержант ушел.

— Вот видишь, — сказал Осадчий молчавшему лейтенанту, — чутье подвело меня.

В соседнем дворе раздался тихий шлепок. Осадчий хмыкнул:

— Какой бы гром был без глушителя.

Ночью на базу мятежников прорвались подразделения недавно прибывшей десантно-штурмовой бригады, и в темноте среди автоматной трескотни и взрывов послышались гортанные хрипучие кличи: аллаху акбар!

На рассвете из разоренной, замусоренной осколками ракет и снарядов, пустыми гильзами, исковерканными пулеметами, искореженными телами, забрызганной и залитой червонной жижей и заляпанной ошметками пещерной цитадели вниз потекли трофеи: боеприпасы, оружие, мешки и ящики с провизией и медикаментами, — и пошли пленные, духи... Черепаха наконец увидел их. Это были люди.

14

Батальоны выезжали из распадка в долину и двигались к лагерю. Машины были загружены трофеями, среди солдат на броне сидело по два-три пленных.

Полуденное солнце обжигало лица и руки, одежда и броня были горячи.

В лагерь.

А потом — домой, в полк.

«Ну что, я вел себя неплохо», — думал Черепаха.

Земля клубилась под колесами и гусеницами. На бронетранспортере кроме Черепахи и лейтенанта было пятеро пехотинцев и двое пленных. Пленные сидели спиной к спине, держа на коленях посиневшие громоздкие грубые руки, стянутые веревками. Руки были поразительно громоздки и грубы и казались неживыми, но толстые пальцы с выпуклыми потрескавшимися ногтями иногда шевелились. На обоих пленных были просторные испачканные шаровары, рубахи навыпуск, сандалии с узкими носками и высокими пятками из жесткой невыделанной кожи. Голова одного была повязана темной чалмой, второй был простоволос, и его черную шевелюру засыпал серый прах.

Покачиваясь на кочках, бронетранспортер плыл сквозь желтую мглу вслед за бронетранспортером, позади гремел танк.

«Нет, я держался не так уж плохо и только раз по-настоящему раскис», — думал Черепаха. Все позади.

Впереди город у Мраморной горы, баня... Вши засеяли яйцами волосы под мышками и между ног — вытравить кипятком, бензином. Отскоблить тело. Баня, белые простыни, письма... И когда-нибудь удастся сходить в библиотеку... Они как будто на прогулке или едут куда-то по делам... непроницаемые лица, как у индейских вождей в американских боевиках... я бы так не смог.

Позади лязгал и гудел танк, иногда из желтой мглы высовывалось его дуло. Прах осыпал броню и лица, оружие и руки, — и темные лица пленных, и их неправдоподобные руки с толстыми пальцами.