Знак Зверя - Олег Ермаков

Лагерь приветствовал восход солнца воплями артиллерийских офицеров, алыми вспышками и грохотом гаубиц. Батареи били безостановочно, высекая огромные искры и выколачивая пыль из восточных гор.

После авианалета и продолжительной артподготовки штурм возобновился, на горах застучали пулеметы, захлопали гранатометы, и минометы взвыли огромными кошками: мяуу!

Артиллеристы смогли наконец умыться; воду берегли, каждому давали для умывания по одной кружке, так что они лишь освежили глаза и побрились. Затем они завтракали, сидя с котелками и кружками на ящиках и станинах. Во время завтрака на связь неожиданно вышел «Енот», Черепаха схватил шлемофон, прижал черные маленькие микрофоны, обтянутые кожей, к горлу и откликнулся. «Енот» попросил огня и умолк, не назвав координаты. Черепаха вызывал «Енота», но тот не отзывался.

— Енот, Енот, я Кедр, прием.

— Енот, Енот, я Кедр, прием.

— Енот, Енот, я...

— Енот...

Штурм гор продолжался. В воздухе над склонами и вершинами красно пыхали разрывы. Стучали и стучали пулеметы, как будто там трудилась стая горных дятлов. Дятлы долбили и долбили прочными клювами скалы, и скалы сверкали и дымились. И горные кошки, бросаясь, кричали: мяуу!

Небо, как всегда, было безоблачным, солнце заливало склоны восточных гор, лагерь в долине и дальний кишлак. Температура медленно повышалась.

— Енот, Енот, я Кедр, как слышите, прием. Енот, Енот, я Кедр, Кедр.

Перед обедом от восточных гор пришли бронемашины, они остановились возле палатки и фургонов с красными крестами. Санитары разбудили хирурга.

Под вечер прилетели вертолеты и забрали раненых. Вертолеты ушли за хребты, оставив в лагере троих пассажиров, в одном из которых солдаты Крабова сразу узнали генерала, приезжавшего в полк с проверкой. Генерал с золотистыми бровями, сопровождаемый двумя породистыми штабистами, пошел по лагерю, остро глядя из-под золотистых бровей по сторонам.

Вскоре в батареях затрещали телефоны. Рыть окопы для людей и капониры для машин и снарядов — приказал командир артдивизиона Поткин.

Солдаты долго и изощренно ругались. Обстрел лагеря, ощетинившегося стволами пулеметов, скорострельных пушек, гаубиц, минометов, был маловероятен, — лагерь стоял посреди долины, и вокруг была плоская голая земля. Офицеры также считали, что это напрасная трата сил, но приказ есть приказ. Солдаты вооружились ломами, кирками, лопатами и приступили к делу. Под тонким слоем песка и пыли была глина. Глина была крепка, как камень, и солдаты били ее тяжелыми ломами.

А на горах шла перестрелка, правда, уже не столь жаркая. На закате она и вовсе стихла. Восточные горы замолчали. Но в это время вдруг подали голос западные, — лица обратились к ним: с перевала в долину спускалась новая колонна.

9

Медики ужинали под брезентовым навесом вместе с артиллерийскими офицерами. Усатые, загорелые артиллерийские офицеры бело улыбались в сумерках, шутили и смотрели на Сестру. Даже когда отводили глаза и смотрели друг на друга или в алюминиевые миски — продолжали наблюдать за женщиной в солдатской форме краем глаза, нюхом, ухом, кожей. Подполковник Поткин тоже поглядывал на нее и тоже пошучивал, умудряясь вовремя проглатывать свое любимое «ё....ть». Да, жарковато, это самое, для бархатного сезона... гм. Сестра в разговоре участия не принимала, сосредоточенно ела вермишель, сдобренную горячей, наперченной красной подливой и кусочками сочного коричневого мяса. Хирург, сидевший напротив, исподлобья наблюдал за нею. Лишь один человек не обращал внимания на женщину и так же, как и она, был полностью поглощен ужином — начмед.

Отужинав первой, Сестра вытерла губы салфеткой и вышла из-за стола. Хирург нагнал ее на полпути к медпункту.

— Кажется, раненых больше не привозили?

— Кажется, — ответила она, не глядя на хирурга.

— Может, бог пошлет спокойную ночь.

Женщина молчала.

— Вы отдохнули? — спросил он, глядя на нее сбоку.

— Да.

— А я не очень. Я не могу спать днем. Голова распухает, как после пьянки. — Хирург помолчал. — Не стреляют. — Хирург помолчал. — Генерал прилетел. — Он вздохнул. — Это надолго. Вы еще не жалеете?

— Нет.

Они остановились перед бронированной четырехколесной машиной, в которой жила Сестра. Хирург перевел дыхание и спросил: вы спать? Да. Спокойной ночи. Спокойной ночи.

Хирург похлопал по карманам, нащупал пачку, вынул сигарету, достал зажигалку, зажигалка клацнула, выплеснув красную каплю, хирург прикурил.

В лагере были слышны голоса, лязг машин новой колонны. Небо над долиной и горами было забрызгано светлыми сгустками, и с каждым мгновением оно тяжелело, разбухало, напитывалось темно-синей, фиолетовой краской, и появлялись новые и новые белые капли и голубые сгустки, и они светились все ярче.

Во рту был жгучий медный привкус, и хирургу казалось, что сигарета набита сеном. Но он выкурил эту сигарету и зажег другую. Медный привкус не исчез, и вторая сигарета была такой же безвкусной.

Я знаю, говорил он себе, что это к лучшему. Никто этого не знает, а я знаю. Начмед не знает, он ни о чем не догадывается, и никто ни о чем не догадывается. Спокойно. Иди спать.

Но медный жгучий привкус не проходил, а все усиливался.

Интересно, сколько ей платит начмед. Он платит и думает, что это всё. Если бы он знал.

Так что спокойно, спокойно, — спать, ччч! баю-баю. Хирург вытер потный лоб.

Иди спать. Не связывайся.

Но в это время из своего бронированного жилища вышла Сестра. Это вы? Да... вот прогуливаюсь... курю. Хирург закашлялся, — свежая горячая медная волна хлынула из глубин и затопила рот. Хирург сглотнул, но волна не проглатывалась. Сестра в замешательстве стояла возле машины.

Хотите, я провожу вас, сказал хирург, слыша, как от его слов, голоса разит жгучей медью. Нет, не хочу. Но все-таки? Нет. А все-таки? Нет. Но я вас провожу, удивляясь своему нахальству, сказал хирург. Она повернула к нему лицо. Лицо светлело под панамой. Пятна глаз, рот... Вы что?..

Я буду вас провожать, твердо сказал хирург. Сестра досадливо вздохнула. Даже если вы идете... на свидание. Я иду... Она помолчала. Мне надо, понятно? — грубо добавила она. А, в этом смысле, ну, тем более, тем более, более, более... ночь, а кругом враги, так что пойдемте.

Они прошли мимо грузовиков, мимо танков, палатки, кухни и столовой под брезентовым пологом, где недавно они ели вермишель с наперченной сочной поджаркой, прошли мимо батареи и оказались на краю лагеря. Здесь их окликнул часовой. Стой! Пароль. Хирург приблизился к часовому. Послушай, нам, медикам, всегда в последнюю очередь пароль сообщают... Облегчиться надо, браток. Понятно, отозвался часовой. Ты-то меня знаешь, я хирург. Знаю, откликнулся часовой. Хирург с Сестрой прошли дальше. Стойте, скомандовала она. И отвернитесь. Хирург остановился, отвернулся. Сестра отошла в сторону.

Это все ерунда, поспешно думал хирург, ерунда, ерунда. Обыкновенная женщина, баба, обыкновенная... А все остальное — просто совпадения. Все остальное от жары. Все остальное я придумал. Начмед давно, и ничего... Да что я? о чем я? Лишь бы да. Лишь бы да, да, да, она должна да, лишь бы, господи, в этот раз она да, да и да, если снова нет... я не знаю... Да и да. Лишь бы ее губы да. Губы, послушные ноги, плотные ягодицы — две луны, две теплые росистые луны, живот с пахучими губами, толстые темные горячие сосцы, — женщина! женщина! Да, да! да! Она вернулась, и они пошли назад.

— Видите, как все... непросто, — пробормотал хирург.

Он туго соображал, и ему трудно было говорить. Как... мне... сказать... Или ничего... ничего не говорить... просто схватить, повалить... разодрать...

— Ну вот, — сказала Сестра, останавливаясь, — спокойной ночи.

Хирург тупо посмотрел на машину. Да? да? Губы, сосцы, росистые луны, живот...

— Сколько ты... хочешь? — сдавленно спросил он.

Приближающийся топот.

— Товарищ капитан?!

— Что такое?.. — обернулся хирург.

— Раненый. Кажется, позвоночник сломан... осколочные ранения...

10

Проснувшись в тягаче, Черепаха первым делом принялся вызывать «Енота», но спавший в кабине комбат остановил его: перестань, они здесь. Вскоре Черепаха увидел небритого осунувшегося лейтенанта. Солдат осторожно лил из котелка воду, лейтенант умывался. Все уже были на ногах. Черепаха поискал взглядом Енохова, но Енохова среди них не было, наверное, он еще спал — отсыпался после гор.

— Что же вы молчали, товарищ лейтенант? — спросил Черепаха.

Лейтенант взглянул на него.

— Говорю, я вас вызывал, вызывал, — сказал Черепаха.

— А, — ответил лейтенант, вытирая полотенцем шею, лицо.

Он взял у солдата свою куртку, вынул из кармана тюбик с кремом, свинтил колпачок, выдавил на палец зеленоватую змейку и принялся втирать ее в щеки и подбородок. Запахло приятно и резко. Лейтенант спрятал тюбик, тщательно вытер пальцы полотенцем. Щурясь от яркого солнца, он взглянул на Черепаху.