Крючок для пираньи - Александр Бушков

Яремко пытался оправдываться. Не получилось. Во-первых, в те угарные времена никому ничего невозможно было доказать, а во-вторых, Никифора тут же поразил в самое сердце пьющий талантище Пятериков, заявивший в печати, что в свое время коварно подсунул вору Яремке целых три акростиха, что, ежели прочесть такие-то и такие-то стихотворения, опубликованные экс-психиатром под своим именем, первые буквы строчек составят незатейливые изречения: «Ярема — вор», «Ярема — козел», «Ярема — графоман» и даже «Ярема — п.з. а».

Шустрые журналисты и вообще интересующиеся кинулись листать указанные сборнички. Оказалось, все правда, так и обстоит, акростихи наличествуют, и матерный в том числе.

Вот тут Никифора стали бить всерьез, кому не лень. Карьера рухнула в одночасье, юные поэтессы переметнулись к денежным спонсорам, газеты издевались, поэтесса Травиата, раздобыв где-то красной краски, исписала весь Никишкин подъезд гневными обличениями (она бы и окна побила, но Никифор обосновался на седьмом этаже). Даже столичные критики, столько лет исправно принимавшие в презент кедровые орешки, копченое шантарское сальце и водочку «Золото Шантары», развернулись, стервецы, на сто восемьдесят градусов, щедро полив бывшего друга грязью.

В поисках спасения Яремко забился аж в Тиксон, ибо дальше бежать было некуда. Здесь было малость полегче, и Никифор прижился, устроился фельдшером в порту, иногда тискал в местной газете убогие стишата, а потом женился на единственной у экзотического народца путоранов поэтессе с непроизносимым именем. Узкоглазые тесть с тещей подкидывали оленинки и морошки, Яремко помаленьку переводил супругины вирши на нормальный русский язык — словом, так-сяк существовал…

— Ну и хрен с ним, — сказал Кацуба, выслушав душещипательную историю падения классика. — С Кристиансеном-то как?

— Как инструктировал, во всех позициях…

— Это лирика, а резюме?

— Ох, резюме… — вздохнула Света. — Если он разведчик — то разведчик супергениальный, а я что-то сомневаюсь, что этакого мастера штучной выделки пошлют сюда пакостить заштатной ракетной базе… По моему глубокому убеждению, которое готова отстаивать, — обыкновенный придурок. Повернутый на «зеленых» прибамбасах так, что дальше некуда. У него с собой толстенная папка с вырезками и снимками — как его в Бергене отрезали автогеном от ограды, когда он себя цепью приковал, как его в Бремене лупят дубинками полицаи, как он в Африке протестует против охоты на леопардов, а местные его гнилыми бананами закидывают… И так далее. Конечно, дело не в этом альбомчике — наш Глагол и почище сляпает, — а в моем опыте. Если ты за мной признаешь определенную профессиональную хватку и чутье, то уж поверь — пустышку тянем…

— Признаю, — проворчал Кацуба.

— Дальше разрабатывать? Уже замуж зовет усиленно, дурило скандинавское…

— Разрабатывай вялотекуще, — подумав, распорядился Кацуба. — На безрыбье-то… А вообще — жуйте побыстрее, соколы мои. Какой сегодня день, кто помнит?

— Суббота, — доложил Шишкодремов.

— Верно, — кивнул Кацуба. — Банный день. И грозит нам сегодня роскошная по здешним меркам банька. Понимаете ли, вчера в городской управе беседовал я с одним столоначальником — из тех, что трут жопой кресло не один десяток лет, пережили все реформы с зигзагами, да и нас с вами переживут… Так вот, оный титулярный советник возлюбил меня невероятно. И приглашал нас всех посетить сегодня его баньку с таким усердием, словно мы — грудастая восьмиклассница с ногами от ушей, а он — южный мандаринщик. Я, конечно, согласился. Когда вокруг ничем не примечательной ученой шоблы начинает вдруг порхать с изъявлениями горячей любви этакий местный ярыжка, не имеющий в нас вроде бы никакого интереса, когда он в гости на аркане тащит, словно овеянный традициями горец, — режьте мне голову, присутствует подтекст и двойное дно. Я бы понял, клюнь он на Светку, но он ее и в глаза не видел… Так что, соколы, париться мы поедем, но ухи держите востро. Место отдаленное, там можно и базар устроить вдали от лишних глаз, и скальп ласково снять…

— Мне его трахать? — деловито спросила Света.

— Поглядим по обстановке, — сумрачно сказал Кацуба. — Как бы самих не попытались трахнуть…

…По здешним меркам, заимки власть имущих располагались в приличном отдалении — километрах в десяти от Тиксона. Этакий уютный поселочек из пары дюжин небольших особнячков, обнесенных, вот удивительно, высоченными дощатыми заборами. Привилегии — вещь относительная, и обычное в других местах дерево здесь, надо полагать, служило колоритным признаком элитности. Крохотный эдемчик, затерявшийся среди голых сопок, за которые уходила линия электропередачи.

Встретил их субъект лет пятидесяти, отмеченный всеми видовыми признаками полуответственной канцелярской крысы — сытенький и крепенький, наигранно-бодрый, свой в доску. Кацубе он чуть ли не кинулся на шею, изображая пылкую радость, да и остальных приветствовал так, словно они были официальной делегацией из столицы, способной растереть карьеру крепыша в пыль. Именовался он без затей — Николай Владимирович — но тут же заявил, что для всех он просто Владимирыч.

Банька оказалась уже натопленной. Первой по-рыцарски туда отправили Свету, а остальных просто Владимирыч усадил за стол под открытым небом — угощаться пивком со всевозможной рыбою. Стол и кресла были опять-таки деревянными — что в Шантарске, надо полагать, соответствовало дорогому итальянскому гарнитуру.

Разговор, в общем, клеился — но Мазур скоро заметил, что радушный хозяин отчего-то нервничает, стараясь это бездарно маскировать. Вряд ли такое поведение местного Амфитриона осталось незамеченным Кацубой с его волчарами — и Мазур, чисто символически омачивая губы (завтра вновь предстояло идти под воду, так что они с Васей маялись пошлой трезвостью), особо не беспокоился, но был настороже.

Выслушав очередную витиеватую похвалу Кацубы мэру, просто Владимирыч изобразил на лице сложную гамму чувств, осторожненько сказал с таким видом, словно готов был в любую секунду с готовностью отречься от изрекаемого:

— Вот только романтик он у нас…

— Что ж, иногда это плюс, а иногда и минус… — кинул Кацуба иезуитскую реплику.

— Как вам сказать… даже у романтиков рождаются вполне дельные планы.

— Вы что-то конкретное имеете в виду?

— Заповедник и туристические маршруты…

Он не успел развить тему — за забором послышался шум тихо подъезжающей машины, и просто Владимирыч сразу сбился с мысли, облизнул губы, ерзнул. Мазур перехватил взгляд Кацубы, мгновенно ставший жестким, чуть заметно кивнул. Приготовился к любым неожиданностям, хотя и не представлял, что делать, ежели через забор полетят гранаты. Ну, не будем столь уж мрачно нагнетать…

Высокая калитка распахнулась от энергичного пинка, и во двор уверенно повалили крепкие ребята. Пятеро. Никакого оружия на виду. И среди них не было никого из тех, с кем Мазур недавно играл в ножички. Можно считать это обнадеживающим фактором или рано делать выводы?

Он решил, что рано. Сидел и недоуменно, как полагалось по роли, таращился на вошедших. Крепкие ребята, корпусные, один и вовсе — самоходный шифоньер…

— Позвольте, что вам тут… — пискнул было просто Владимирыч, но тут же заткнулся, когда у него перед носом замаячил ствол ТТ.

Мазур готов был душу прозакладывать черту, что удивление и испуг хозяина — наигранные. Ждал, козел, именно такого визита именно этих ребят…

Увидев пистолеты в руках двоих, кандидат наук Проценко, известный как майор Кацуба лишь половине присутствующих, повел себя, как и надлежит бородато-очкастому интеллигенту столичного розлива, столкнувшемуся с грозно-угрожающим местным колоритом, — вскочил, опрокинув пивную бутылку, громко, натурально ойкнул.

— Сидеть, рожа, — посоветовал Шифоньер, покачал на ладони зеленую рубчатую гранату и ласково пояснил: — Ты ее не бойся, профессор, она ручная…

Вообще-то, он производил впечатление. Мазур старательно ссутулился, в темпе прокачав пару вариантов дальнейшего развития событий, если от Кацубы последует условный сигнал.

Четверо рассредоточились вокруг стола. Шифоньер, безусловно главный, взялся за спинку стула Шишкодремова, стряхнул его, как котенка, уселся сам. Медленно, накачивая напряжение, обозрел присутствующих, положил гранату перед собой и, катая ее ладонью, заявил:

— Значит, так… Я буду спрашивать, а вы, соответственно, отвечать. А кто не будет отвечать, того будут бить, может, и ногами. Усекли?

«Он умнее, чем выглядит, — подумал Мазур. — Глаза хитрющие, забавляется, неандертальца лепит…»

— Ты тут старший, падла очкастая?

— Ага, — промямлил Кацуба.

Пистолеты были только у двух, остальные, если и вооружены, пока ничего не вынули. А стоят все же неграмотно, не учены кой-каким премудростям…