Пасьянс гиперборейцев(Фантастические повести и рассказы) - Ткаченко Игорь

Я хотел возразить, но не смог. С полным ртом это было бы неубедительно. А потом мог, но уже не хотел. Я покрылся довольно толстым слоем перламутра и хотел спать.

— А вот нет, миленький. Спать я тебе не дам. Жемчуг только тогда хорош, когда в руках хороших.

Она вытерла меня бархоткой и нанизала на ниточку, где уже было с дюжину отборных жемчужин. Она примерила меня перед зеркалом и увидела, что это хорошо. Она скинула джинсовый халатик, надела что-то длинное, бархатное, вечернее, примерила меня, и это тоже было хорошо.

Она примерила меня вовсе без платья, и это было еще лучше. Она хотела примерить меня еще с чем-то, но зазвонил телефон, и она приказала снять трубку.

Я снял.

— Я жду, — раздался тихий монохроматичный голос. — Ты знаешь, она почти разделилась. Ты скоро приедешь. Я жду.

— Кто звонил?

— Ошиблись номером, — сказал я и выплыл на балкон.

В мире прошел дождь. Пахло мокрой пылью и грибами. Улица была полита расплавленным стеклом. По стеклу осторожно скользили расплющенные игрушечные машины, они осторожно ощупывали деревья и стеньг домов дрожащими пальцами света. Около игрушечного кафе толпились игрушечные люди, оттуда доносилась развеселая музыка, и в такт ей мигал игрушечный фонарь на углу, не зная на что решиться, вспыхнуть или погаснуть окончательно.

— Ты скоро? Ты где?

— Не здесь, — сказал я и снял ласты.

Я осторожно перевалился через перила, и позади меня захлопнулись створки жемчужницы.

Я летел очень долго. И на каждом этаже отмечал свой день рождения.

…Маленький мальчик поймал жука. Он привязал ему к лапке нитку и заставлял летать по кругу. Жук летал. Когда мальчику надоела игра, он засовывал жука в вагончик от детской железной дороги. А потом жук разучился летать. Наверное, ему было скучно жить в железном с нарисованными окошками вагончике. Он шуршал там листьями и конфетными фантиками, скребся и — мальчик слышал это, прикладывая вагончик к уху, — тихонько вздыхал. И тогда мальчик решил построить ему из стеклышек и щепок замечательный дом под кустом смородины. В доме было крылечко, окошки и пластилиновая кроватка, но жук все равно не хотел летать. Мальчик рассердился, но еще не понял на кого. Он думал — на жука. Он сломал ногой домик — глубокая борозда в жирной земле, а жука зажал в кулаке. Жук ворочался и кололся. Мальчик размахнулся и подбросил его высоко вверх. Жук взлетел маленьким черным камушком и так же, камушком, стал падать. Мальчик испугался, что жук разобьется, но у самой земли он расправил крылья и, тяжело гудя, кругами, стал подниматься над кустами смородины и крыжовника, над разлапистой шелковицей, потом перелетел через забор и исчез.

Я улыбнулся мальчику и полетел дальше.

…Голенастый, нескладный, весь из вредности и комплексов подросток сует в щель автомата с газводой кусок проволоки вместо монеты и воровато озирается, готовый тяпнуть любую занесенную над ним руку. Вечером он будет подписывать Открытку девочке из параллельного класса: «Что пожелать тебе не знаю, ты только начинаешь жить. От всей души тебе желаю с хорошим юношей дружить». Потом будет долго давить прыщи перед зеркалом в ванной, а уже пред сном положит в портфель колоду порнографических карт, чтобы пустить их по классу, когда седая русачка, млея от избытка обожания, будет говорить о чистейших образах тургеневских девушек.

Я ухмыльнулся и полетел дальше.

…Юный щеголь, вчера абитуриент, а сегодня уже студент, одетый в теснейшие джинсы и батник на кнопках, сидит с первой своей девушкой на скамейке позади колхозного клуба и в руках у него первая в жизни бутылка вина, а в зубах — первая сигарета.

— Вино налито, оно должно быть выпито, — цедит он, изо всех сил сдерживая кашель.

— А штопор ты захватил? — деловито осведомляется девушка.

Он молча поворачивает бутылку горлышком от себя и сильно бьет по горлышку ладонью. Уверенно бьет. Пробка вылетает.

— Ого! — говорит девушка без удивления.

Они пьют вино по очереди из горлышка, а когда кончается вино и слова, он, чтобы заполнить паузу, судорожно привлекает девушку к себе и начинает целовать. Он потеет от желания и страха, непослушными пальцами возится с какими-то крючками и застежками, а в голове вертится и зудит фраза из Сэлинджера: «…так я битый час возился, пока не стащил с нее этот проклятый лифчик. А когда, наконец, стащил, она мне готова была плюнуть в глаза».

— Помоги же!

Девушка в темноте улыбается и качает головой. Она старше щеголя.

Наконец он справился и впервые увидел ждущее его тело. Но времени прошло много, он успел лишь коснуться его и закричал от злости и стыда и ударил кулаком о землю.

— Бедный мальчик, — сказала девушка.

Все прошло. Он услышал звуки музыки из клуба, где-то в стороне назревала крикливая драка между студентами и аборигенами, и ночной ветерок холодил кожу.

Я покраснел и полетел дальше.

…Трое сидят на кроватях в общежитии и ведут содержательную беседу под пиво и вяленую корюшку.

— При рождении каждый оказывается на вершине горы и начинает скатываться или скользить. У кого больше коэффициент трения, тот и остановится ближе к вершине, а мимо него будут скользить другие и падать в пропасть.

— Человечество — это одноатомный газ в баллоне. Частицы сталкиваются друг с другом и со стенками, и каждая частица хочет найти в баллоне дырочку, чтобы вылететь и лететь с постоянной скоростью в бесконечность.

Они подолгу молчат, смакуя только что изреченную мудрость и придумывая следующую, а потом один задумчиво говорит:

— Ба.

— Бу, — говорит другой.

— Бы, — присоединяется третий.

Потом мне еще часто приходилось краснеть и отворачиваться.

А потом я смотрел во все глаза, но летел все быстрее и быстрее. Вэ равно нулю, вэ-нулевое плюс жэтэ. И хоть вэ-нулевое равно нулю, от жэтэ никуда не денешься.

…Ему повезло. Ему отчаянно повезло. Ош первая подошла к нему и сказала: «Я люблю тебя».

Он не понял везения, не поверил. А потом поверил, но чем больше она доказывала, тем больше ему хотелось, чтобы она доказывала.

В конце концов она устала, небо затянулось низкими серыми тучами, и пошел мелкий дождь.

Воздух свистел в ушах, и глаза слезились. Передо мной мелькнула стиральная машина «Эврика-полуавтомат», кухонный гарнитур, скандал из-за потерянного кошелька, талоны на колбасу и масло с ползающим по ним тараканом, радуга над осенним полем, пыльная дорога меж холмов, черные крутобокие корабли, крепостные стены…

Пролетел какой-то незнакомый старик, собачьими глазами глядящий из окна и констатирующий прохождение жизни, и я упал…

…на аккуратное дымчатое колечко. Я лежал на нем и покачивался как на автомобильной камере посреди озера. Фиолетовый ноготь уцепился в край колечка и подтащил меня к себе.

— Ага-а-а, — сказали пухлые губки. — Ага-а-а.

Великолепно небрежным жестом она отослала великолепно попсовых мальчиков.

— Я уже приглашена.

— Кхм, — сказали попсовые мальчики, отослались и быстро разобрали девчонок в ажурных колготках и юбчонках по самое ой-боже-ж-ты-мой!

— Быдло, — процедили им вслед пухлые губки и коснулись моего уха. — Достаточно попробовать на вкус одного, чтобы понять, что все остальные тоже потухли.

Одна рука легла мне на затылок, другая на плечо. Скосив глаза, я видел фиолетовые кинжалы в опасной близости от своего горла.

— За одного битого двух небитых дают, но я предпочитаю не разменивать. Ты тоже? А сердчишко-то колотиться! А если еще ближе?

Я был окружен ею с трех сторон и думал, что ближе уже некуда, но ошибался. Сердчишки в самом деле колотились, но вовсе не из-за этого. Хотя из-за этого тоже.

Я не танцевал десять тысяч лет. Когда мы шли танцевать, мы надевали джинсы в обтяжку, швы на этих джинсах были тщательно потерты хлебной коркой. Наши рубашки были донельзя приталены, а подтяжечная сбруя образовывала на спине узор посложнее лестницы святого Иакова или фигуры оймеджей.