Мать Вода и Чёрный Владыка - Лариса Кольцова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я села, почти утратив вес, настолько непривычное ощущение вызвало круглое кресло.
— Успокойтесь, — игра в предельно стерильный официоз с подчёркнутым «вы», мне не нравилась. Тут я даю пояснение. Мне никогда не нравились мужчины, склонные к лицедейству. Осталась аллергия на них ещё со времён юности.
— Я сделаю массаж, чтобы снять напряжение, — он говорил со мною уже как врач с пациенткой. — Вы так трясётесь, словно провалились в логово людоеда. Я и не подозревал о подобной нервозности.
Он расстегнул мою блузку и опустил её ниже плеч. Я покорно подчинилась его движениям. Раз уж он взял на себя роль врача, то пусть… Он стал прикасаться бесстрастными пальцами к моей шее, плечам, продолжая игру в любезно-обезличенного врача, всего лишь обеспокоенного недугом пациента, чем обезличивал и меня. Массаж оказался действенным, если не считать того, что разминал он мне шею так, что едва не свернул её набок. Я пискнула, и он ослабил своё усердие. Но едва его пальцы скользнули по позвонкам, я почувствовала сладкий озноб, как в те разы, когда он гладил мою спину, лёжа со мною в постели. Тут он нажал, видимо, нужную точку, и я не только успокоилась, но и погрузилась в полудрёму. В то же время я чувствовала, как жадно он впитывает меня, не видя его лица. Пространство вокруг словно передавало его сильнейшее волнение, а руки это скрывали. От него шла колебательная вибрация и, хотя он уже не прикасался, рецепторы моей кожи отзывались, как бывает при ласковых поглаживаниях. Я ёжилась от удовольствия, стыдясь своих ощущений и не умея себе их запретить.
Он провёл кончиками пальцев от плеча к шее, к ушам, и тут уж прежние бестрепетные руки как бы постороннего массажиста вышли из подчинения навязанной им игре со стороны своего господина-ума. Он ласкал меня точно так же, как я и фантазировала себе, проснувшись утром и лёжа в постели, представляя его ласки. Я очень по нему скучала…
— У вас так тихо, — прошептала я, не имея сил ни на что, — везде, в холле и тут.
— Тишина естественное состояние мира и Вселенной, шумит только человек.
— А животные? — глупо спросила я, чтобы не молчать.
— Иногда и животные, — согласился он, — звуки же природы, исключая её редкие и крайние состояния, всегда гармоничны. Шелест листвы, журчание воды, шёпот трав и свист ветра…Вы ведь любите природу? Не можете не любить. Вы же художник. А грозу любите?
— Грозу? Не знаю, люблю ли, но боюсь её.
— Гроза — это снятие напряжения в природе. Они бывают очень опасны, иногда убивают. Но приносят с собой очищение, будто мир родился заново, и с психикой человека происходит то же самое. Обновление всех ощущений. Вы боитесь смерти?
— Да, боюсь.
— Её все боятся и лгут, когда говорят обратное. Для преодоления страха смерти нам и даётся избыточный половой инстинкт. Чрезмерно избыточный. У животных же всё четко регламентировано в этом смысле, но в них и не существует осмысленного понимания смерти как таковой. В каком-то смысле они ощущают себя и бессмертными в каждый миг своего существования. А мы, напротив, отравляем этими мыслями каждый, даже и счастливейший миг. Вот у вас в Паралее почти не рождаются дети, особенно в высших сословиях, — атрофия полового инстинкта, как месть наполовину убитой планеты. Почему у тебя нет детей? Ведь был муж?
Он и прежде не раз спрашивал, почему у меня нет детей, но вот насколько это его интересовало в действительности, не знаю. Может быть, он предполагал, что дети были, но остались там, где я и жила семь лет?
— Вопрос неправильный, — пошутила я, включаясь в навязанную игру, — поскольку ответ известен.
— У твоего мужа жила какая-то крошечная девочка, насколько мне известно.
— Девочка? — удивилась я. — Да, жила. Но в отдалении от того места, где жила я сама. Я так и не увидела её ни разу. У меня есть догадка на её счёт… когда в столице жила, пришла такая вот мысль… — Нэя замолчала.
— Продолжай, — потребовал он. Я молчала.
— Я сам продолжу. Это ребёнок твоего брата. Твой брат был окружён женским обожанием, а возможно, и надоедливым преследованием. Незаконнорожденный ребёнок. Поэтому младенца и принял твой муж, чтобы воспитать самому.
— Принял означает, что имелся взаимный договор, — ответила я. — Девочку же, дочку Нэиля, похитили у матери. Не знаю, зачем ему девочка, если он мечтал о мальчике, о воспитаннике, которому хотел передать все свои познания и умения… Он никогда не выразил желания, чтобы я была близка тому ребёнку. Говорил, незачем, свои будут…
— Настолько самообольщался? Или же ты оказалась неспособна к деторождению?
Я молчала. От волнения я застегнула кнопки неправильно, перепутав их, и он бережно расстегнул их опять, и стал гладить меня, наблюдая мою реакцию на ласку. Я закрыла глаза, чтобы не видеть его глаз, но он решил, что я слабею от его прикосновений. Может, это тоже было правдой. И тогда он резко отодвинулся от меня, отошёл и сел напротив, глядя исподлобья.
— Повтори, по крайней мере, что ты не была со своим ветшаком в близких отношениях. Вдруг я и поверю?
— Мне всё равно, во что ты поверишь, а что отринешь.
— Нет. Тебе очень хочется выглядеть безупречной.
— Я и есть безупречная в своём поведении. А то, что было, не имеет уже никакого значения, — пролепетала я, в отместку включив игру в безразличие к тому прошедшему, что нас связывало когда-то. А что, собственно, и связывало-то?
— Я помню всё. Тот день, когда увидел тебя впервые… Как будто времени и не было. Но оно было, и оно многое изменило в нас.
— И что же было? Не вообще, а касательно некоего нашего общего прошлого, если общего-то ничего и не случилось… — гнула я свою линию. Пожала плечами, злясь на его игры, включив свою игру, изображая беспамятство, будто только что встретила его. Я стала судорожно застёгивать блузку, поняв, что мой ответ неожиданно задел его.
