Мода на чужих мужей - Галина Романова

Он не вспоминал об этом никогда, но никогда и не забывал. Не думал, чтобы больно не было, так ведь? Или, может, не думал, чтобы себя мерзавцем не чувствовать, а?

Ведь все со Светой произошло слишком быстро. А потом помчалось по накатанной без тормозов, и вернуться назад, к отправной точке, оказалось невозможно. И Оля, тоже хороша, постоянно напоминала о себе, но совсем не так, как должна была. То звонила и говорила гадости, то являлась без приглашения в гости и вела себя дико и вздорно. И казалось, что она никуда и не уходила из его жизни, продолжая тормошить и мешаться. И что так будет всегда, она никуда от него не денется со своей бестолковостью, от которой он и сбежал.

Но ведь все было не так, и только теперь он это понял.

Ей было больно! И она боролась, как могла, с этой своей болью. И эти ее глупые анекдоты на ночь по телефону, и неурочные визиты, и истеричный хохот, и злобные выпады – все это было преодолением. Честным преодолением, между прочим. Ей было больно, скверно, и она этого не скрывала, в отличие от него. И пыталась дать ему прочувствовать, пыталась заставить, а он…

Он не только не обвинял себя ни в чем, не только не пытался разобраться, он ведь даже думать об этом трусил. Гнал и гнал от себя мысли о ней и о том, как ей теперь живется. Жил, ел, пил, спал со Светой. Удобно было, комфортно, необременительно. Зачем засорять сознание мыслями о том пепелище, которое он оставил после себя?

– Какая же я мразь, – прошептал Стас с отвращением, уронил руку с колена, зацепил пятерней комок снега и ткнул его себе в лицо, замычав. – И что теперь?! Что теперь-то делать?!

Что теперь ему хотелось сделать, он знал, но прав на это у него не было никаких. И вряд ли появятся.

– Дядя, с Новым годом!

К скамейке по снеговой тропинке, пробитой Стасом, пробрался краснощекий карапуз в красном комбинезоне и, помахивая прутиком, с вызовом поглядывал то на настигающую его мать, то на Стаса.

– Что за ребенок, я не знаю, – пыхтела мамаша, с трудом пробираясь по снегу на высоких тонких каблуках. – Отстань ты от человека, иди сюда, Витя!

– Дядя, ты плачешь? – Голубые глаза ребенка пытливо ощупали лицо незнакомца. – У тебя щеки сырые. Ты или плачешь, или они отпотели! У меня так коньки всегда потеют дома… Нет, ты плачешь. Тебе плохо?

– Мне? – Супрунюк кивнул, не желая противиться детской проницательности. – Мне очень плохо!

– А почему? – Мальчик Витя подошел, шурша ярким комбинезоном, поближе к скамейке, на которой сидел Стас. – Тебя обидели?

– Нет, я обидел. Сильно обидел… Тебя мама ждет. – Стас кивнул с вымученной улыбкой молодой женщине, застывшей метрах в пяти от них.

– А ты попроси прощения, если обидел. Я всегда так делаю, – посоветовал Витя, не обращая внимания на мамашино нетерпение.

– Прощения? – Стас вздохнул. – Это не всегда помогает, поверь мне. И… прощают не всегда.

– Сильно обидел? – догадался Витя и задумался, рассматривая варежки в снеговых катышках. – Тогда нужен подарок.

– Не поможет. – Стас встал и потянул за руку мальчика к матери. – Идем, а то она будет сердиться.

Тот медленно побрел за Стасом, стараясь наступать на его следы в снегу. Добрался до матери, уткнулся лицом в ее колени и что-то забормотал, забормотал. А потом вдруг громко крикнул в спину уходящему Стасу:

– А ты сто раз попроси прощения, дядя. Моя мама так всегда говорит папе, когда он сто раз прощения просит: тебя устанешь слушать и простишь…

Мама папу, может, и простит, а вот Ольга его – никогда. Он мало того что ей изменил с ее лучшей подругой и ушел потом к той, так еще и обвинил потом во всех смертных грехах. И милиции покоя не давал, чтобы они по следу ее шли охотничьими псами.

А она ведь не могла этого совершить, так? Она ведь не настолько глупа, чтобы убивать соперницу возле собственного подъезда! Ему об этом и Ростов пытался сказать, и Галка, и еще кто-то из друзей, да разве он слышал. Все орал и бесновался, и все пытался страшное происшествие со Светой на Ольгу свалить.

А Света теперь молчит, и видеть его не хочет, и говорит с кем-то по телефону грубо и неприязненно. И вспоминать события той трагической ночи отказывается, а ведь помнит! Он уверен, что помнит!

Кого она покрывает? Ольгу бы не стала. Не так уж сильна любовь к подруге, которую сама же и обманывала. Так кого?! Не мама же с папой на нее с ножом бросились, чтобы она их от тюрьмы своим молчанием спасала. Нет, конечно!

Так кого спасает его жена, превратившаяся вдруг в чужого, холодного человека? Кто ей настолько дорог или страшен, что она молчит?

Тут еще Новый год так некстати…

Стас открыл машину, обстучал ботинки от снега, потюкав нога об ногу, влез в салон и поежился. Не заметил, как промерз. Долго, наверное, на скамейке просидел, терзаясь мыслями о собственной подлости.

Так несвоевременно все, так запоздало!

Задумайся он об этом раньше, все еще можно было изменить. Попытаться хотя бы стоило. И Ольга, возможно, простила бы. И Света, вероятно, поняла. А теперь что?!

А теперь, что бы он ни предпринял, он все равно кругом виноватым окажется. Вернись он к Ольге – это если она его простить способна – подлец, потому что больную жену бросил.

Останься со Светой…

В этом случае он уже давно состоялся как подлец. Так теперь плюс к застарелой подлости еще теперешнее рвение добиться справедливости все усугубило.

А вдруг Ростов и впрямь развернет бурную деятельность и в качестве зацепки тот самый фоторобот применит, а? Вдруг тот человек, что встречался с Ольгой в ресторане, и впрямь преступник, что тогда?

Она-то ни при чем, он теперь уверен, да кто разбираться станет?

Так что делать господину идиоту – ему то есть? Спасать теперь всех, кого погубить хотел?

Получается, что так. Получается…

Стас немного повеселел. Пускай сделать пока ничего нельзя и изменить невозможно, но хотя бы причина собственного гнева обнаружилась.

Найти бы теперь причину Светкиного безмолвия, и во многих местах можно было бы расставить точки…

Глава 11

Дура, дура, дура…

Хрустел снег под подошвами, когда она мчалась к автобусной остановке, спасаясь бегством от Ивана Ивановича.

Нет, конечно, он ее не преследовал. Не бежал за ней с пистолетом или ножом. Просто он должен был вот-вот прибыть к условленному времени, а ей едва удалось улизнуть пораньше. Проспала! И будильник заводила, но почему-то не услышала. И на мобильном будильник поставила, на пять минут позже, это на тот случай, если после первого звонка не проснется. Или проснется, решит подремать пару минут и отключится. Мобильник разрядился ночью, приспичило вдруг, да?

Вот и выскочила из квартиры минут за пять-десять до прихода цветовода, у которого имя, по странному стечению обстоятельств, было точно таким же, как у киллера, которого ей надлежало найти.

То, что это задание с нее никто не снимал и не снимет, она теперь снова уверовала. Это Иван Иванович складно говорил и долго рассуждал и про нелепость ситуации, и про ее наивность, заставившую поверить первому встречному. Она-то потом под Галкину диктовку долго думала и поняла, что первый, кому ей не следовало доверять, – как раз сам Иван Иванович.

Посудите сами, с какой стати ему вдруг помогать женщине, пускай даже и красивой, вляпавшейся в такую чудовищную историю? Почему не принять сторону пострадавшей, которую знал не один год, с которой не одну клумбу прополол и не один пуд удобрений…

А, да ладно, бог с ними, с удобрениями. Дело не в них. Дело в долгих приятельских отношениях, сложившихся в их цветочном социуме, которые им вдруг преданы забвению.

Во имя чего?..

С какой стати ему не посочувствовать Светке, а начать помогать Ольге? Все ведь против нее, все!

Ее заключали под стражу – раз. Ей вручили подписку о невыезде – два. Ее подозревает бывший возлюбленный и проклинает на чем свет стоит – три, а может, это даже и есть «раз»! К ней за ресторанный столик подсаживается представитель бандитской группировки их города и диктует условия, после которых ни один здравомыслящий человек не станет с ней поддерживать отношений. И тем более малознакомый. И тем более изнеженный, всю свою жизнь проживший под сенью маминой и бабушкиной любви – если не врет, конечно же, – и не нашедший себе лучшего занятия, кроме как стать предводителем кучки пенсионеров и старых дев, занимающихся выращиванием цветов.

Вот что отдавало лажей! Вот что резало слух и глаз! Как же она об этом сразу не догадалась? Почему вдруг доверилась? От безысходности или глупости непроходимой? Наверное, причина и в том и в другом.

Теперь вот летит на остановку как сумасшедшая, бросив машину на стоянке возле дома. Машину, кстати, специально не взяла. Подойдет Иван Иванович к дому, машина на месте, стало быть, причина войти в подъезд и подняться к ней на этаж имеется вполне объективная. На все это у него уйдет минут пять, еще лучше – если десять. У нее, опять же, запас времени, и она за это время успеет…