Аптекарша - Ингрид Нолль

Выполнив с метлой и лопатой в руках малоприятную гражданскую повинность, я твердо решила снова забраться с Тамерланом под одеяло. Телефон я отставила как можно дальше, дабы оградить себя от непременных новогодних поздравлений со стороны моего семейства. О самочувствии Дитера и Левина я тоже ничего не желала знать.

Говорят, сон сродни смерти. Если так, то и мое пристрастие к постели отнюдь не свидетельство моей жизнестойкости, а скорее терапия для души. Как бы там ни было, но после такого врачевания у меня появляется новый вкус к жизни.

Мне многое еще предстоит осилить. При разводе Левин непременно выдвинет финансовые требования. По мне, так пусть прибирает к рукам часть акций и других ценных бумаг; дома и половины денег мне хватит за глаза. Не открыть ли мне свое дело? Поселиться с ребенком в двух верхних этажах, а внизу оборудовать аптеку. По карману ли мне будет нанять для ребенка няню? А родители мои, конечно же, опять страшно всполошатся из-за очередных перемен в моей жизни.

Как всегда, планы на будущее меня взбодрили. Конечно, не стоит мучить Левина требованиями немедленного развода. Ругаться с ним из-за этого сейчас, когда он лишился передних зубов, как-то нехорошо. И все же я не удержалась от злорадной улыбки: есть все-таки высшая справедливость, пусть теперь его искусственные зубы напоминают ему кое о каких колбочках.

О Дитере теперь, после того как он меня чуть не удавил, я нисколько не печалилась. Конечно, он не ничтожество и в иных условиях мог бы… Хотя, признаюсь, притягивало меня в нем именно его бурное и сомнительное прошлое.

И вот теперь на моем горизонте внезапно появился третий мужчина — Павел. Ужасно милый — такому так и хочется протереть очки или выщипать из бороды пятнышко желтка, оставшееся там еще от завтрака. Но каковы мои шансы? Пока что у меня складывалось впечатление, что хотя я Павлу и нравлюсь, но он по-прежнему предан матери своих детей.

Когда уже ближе к вечеру меня выгнал из постели голод, я по-прежнему решила к телефону не подходить. Вскипятила чайник и принялась жадно уписывать холодный ростбиф. Однако голод не утихал, и даже Тамерлан, поглядывая на меня, не удовлетворился обычной своей порцией кошачьих консервов. На пару с ним мы играючи прикончили банку тунца. Свою половину я сдобрила каперсами, кетчупом, репчатым луком и лимонным соком.

Вечером позвонили в дверь. Я крадучись подошла к окну и выглянула на улицу. На меня испуганно смотрел Павел — наверно, вид у меня был тот еще.

— Ты не больна? — спросил он, заметив, что я еще в халате.

— Слегка, все никак в себя не приду.

— Как там наш душитель? — спросил он.

Я пожала плечами.

— Может, уже умер.

Павел удивленно вскинул брови. Потом позвонил в больницу. Справки о состоянии здоровья больница дает только родственникам, услышал он ответ. Я-то знала об этом еще по Марго.

— Из этого, однако, следует заключить, что он жив, — заявил Павел. — А как дела у твоего мужа?

Пришлось мне заявить (Павел и тут меня не понял), что Левином в качестве мужа я сыта по горло и совсем не горю желанием таскаться к нему в больницу.

— Ехать-то туда уже поздно, — сказал Павел. — В больнице известно какая жизнь: в пять ужин, в восемь отбой, зато в шесть утра подъем. Но можно ведь позвонить в отделение.

Я не хотела.

Мы вместе выпили кофе.

— А на кого ты оставил детей?

— Соседка с ними сидит, читает им «Хайди», — ответил он, и я ощутила легкий укол тревоги.

— И что, симпатичная соседка? — спросила я, попытавшись изобразить иронию.

Павел только усмехнулся.

И все-таки он обо мне беспокоится, правда, у него, многодетного отца-одиночки, времени совсем нет, так что скоро ему опять бежать. Но он мне очень помог, от него исходит какая-то положительная энергия, которой так недоставало всем прежним моим мужчинам.

На следующий день я поняла, что в силах навестить Левина. Его поместили в палату на двоих. Первым делом мне бросился в глаза его очень странный профиль, поразительно напоминающий муравьеда. Нос и рот, практически сшитые вместе, были перевязаны, все это донельзя распухло и цвет имело фиолетово-синюшный. Говорить он не мог, пил только через трубочку.

— Ну, как ты? — задала я вполне бессмысленный вопрос.

Он только в отчаянии закатил глаза к небу.

— Что ж, надо стиснуть зубы и терпеть, — сказала я, прекрасно осознавая, что, с учетом нанесенных увечий, совет этот звучит довольно подло.

Рассказать ему, что потом натворил Дитер? Левин дал понять, что и так знает. На клочке бумаги он написал, что к нему в больницу приходил полицейский, хотел его допросить, но понял, что Левин пока не способен давать показания. Но все-таки рассказал Левину, что Дитер с тяжелым ранением лежит в реанимации, в этой же больнице.

— Он выкарабкается? — спросила я.

Левин пожал плечами.

Я показала ему синяки на шее, Левин кивнул: он в курсе. Мы с ним товарищи по несчастью. Ни о разводе, ни об отцовстве речи не было.

— Что тебе принести? Книги, сок, детское питание? — спросила я.

Левин написал: «Путеводители, комиксы, питье, только не кислое, можно банановый сок».

Я пообещала в следующий раз принести.

Потом подалась к реанимации. Дежурная медсестра о прогнозах предпочла не распространяться, а лишь уведомила меня, что посещение больных сразу после операции у них запрещено.

Только я пришла домой, позвонил Павел.

— Что лучше — нам к тебе зайти или ты к нам забежишь? — спросил он.

Вообще-то детям у меня нравится, дома всегда есть в запасе молоко и какао, а в это время года еще и горы рождественского печенья.

Леночка и ее братец Коля не без отцовской помощи соорудили у меня в саду снеговика, вокруг которого теперь опасливо расхаживал Тамерлан.

— А у тебя санки есть? — поинтересовался Коля.

Санки у меня нашлись, но вот горки не было.

Это навело Павла на мысль выехать с детьми на пару дней в горы.

— Поедешь с нами? — спросил он вдруг.

Я бы с удовольствием, но изнурительные автопробеги к альпийским красотам, в Австрию или Швейцарию, нет, это не для меня.

— От тебя никто этого и не требует, — сказал Павел. — Я не горнолыжный ас, меня вполне устроит катание на санках с гор, а это доступно и у нас в Оденвальде. И ребятам после кори хорошо побыть на воздухе.

Раз так, мы решили не тянуть, ведь школьные каникулы скоро заканчивались.

Павел повез нас на местный курорт. На автостоянке снег отнюдь не сиял белизной, выхлопные газы множества машин оставили на нем свои следы, крупинками гари черневшие на сахаристом насте, из-под которого островками пористого шоколада кое-где проглядывала перепаханная под зиму земля. Сгорая от нетерпения и спортивного азарта, мы выскочили из машины, но тут же замерли, пораженные красотой открывшихся далей. Ближе к горизонту горы как бы светлели, их холмистые цепи, укрытые снежной пеленой, убегали вдаль нежной зыбью. На белом фоне пологих склонов контрастно темнели серые яблоневые стволы, а зеленые заросли ежевики и красновато-коричневые кроны буков оживляли зимний пейзаж пятнами осенне-летней раскраски. Угрюмые ели, черные вороны, стена погоста.

Потом мы пустились в путь по отлогим полям, перелезая через изгороди загонов, позволяя детям взбираться на охотничьи вышки и качаться на покосившихся стволах, по-братски разделив в замшелой охотничьей хижине запас мармеладных мишек. Павел объяснял сыну (зевавшему от этих объяснений), как по мху и лишайникам на коре деревьев определять север и юг, показывал прихваченный из дома иллюстрированный каталог местных видов певчих птиц, с тем же, что и дети, азартом крушил каблуками хрупкий лед на замерзших лужах. Довольно долго нас преследовала любопытная сойка.

Оглядываясь, я не без удовольствия созерцала наши прихотливо переплетающиеся следы: любой следопыт определил бы их как следы небольшой семьи, дружной и веселой.

В конце нашего довольно длинного пешего перехода ленивцы-дети потребовали, чтобы мы везли их на санках. Потом мы все сидели в теплом ресторанчике и играли в игру под названием «Я вижу, а ты не видишь».

— Теперь решайте, — сказал Павел детям, — кто ночует в моей комнате, а кто с Эллой?

Ну конечно, так я и думала.

Дети посматривали в мою сторону и застенчиво молчали. Потом Лена заявила:

— Я хочу к папе.

Коля в свои шесть лет был уже слишком вежлив, чтобы просто так отклонить мое общество. Поэтому он сказал:

— Пусть лучше взрослые спят в одной комнате, а дети — в другой.

Мы с Павлом переглянулись. И я кивнула — боюсь, что слишком поспешно.

В ту ночь мы хотя и спали в одной комнате, но не спали друг с другом. Сперва, как любящая супружеская чета, мы долго беседовали, потом Павел погасил свет. Среди ночи я вдруг почувствовала, что кто-то лезет ко мне в постель. Это была Лена. Я включила ночник и увидела, что Коля притулился рядом с отцом.