Меня нашли в воронке - Алексей Ивакин

Догнали мы ту Чеку. Через два дня догнали. Тоже страшно мы их убивали. Потом как пелена красная перед глазами — убивать, сволочей краснопузых, убивать! Расстреливал, ага… Одного за другим. В плен не брали. И нас в плен не брали. Потом в какой-то деревне комбедовца стреляли, а у него семья — восемь ртов. К стенке поставили и детишек его притащили — мол, смотрите, как ваш папка сейчас помирать будет. Смотрите и запоминайте. Он кровищей хлестнул, а я винтовку на плечо, оборачиваюсь — а детишки стоят молча так — ни слезинки из глазок, ни кровинки в лице. Маленькой один, лет пяти смотрит на меня и как будто спрашивает: «За что? Тятька добрый!» Глазыньки чистые, голубые, чисто ангел.

А я стою сам мертвый насквозь. И как зашевелится чего-то внутри — аж больно стало и горячо так. Я на землю упал и давай выть, да грудь себе пальцами драть, чтоб сердце вырвать, чтоб не болело. А то не сердце болело, то я живой стал заново…

И замолчал, сворачивая вторую самокрутку.

— А потом? — после долгой паузы спросил потрясенный даже не рассказом, а спокойным тоном деда, Еж.

— А потом винтовку оставил и ушел ночью — куда глаза глядят. И зарекся оружие в руки брать. А вот зарок нарушил, ага… Так что ты, Андрейка, буди зверя-то в себе, буди. Потом придешь в Латвию, али в Германию и будешь там детишек стрелять и мамок их. А потом их глаза тебе всю жизнь сниться будут. Однако, спать не пора ли? Завтра бросок до вашей Ивантеевки…

Устраивались, как обычно — охапки хвои на землю и мешок под голову. Ритку тоже как обычно — слева Еж, справа дед Кирьян.

Она долго не могла заснуть, хотя мерное дыхание мужиков убаюкивало. Только она закрывала глаза — как сразу вспоминала белое лицо эсэсовца, пар от горячей крови, обугленные грудные клетки карателей. Вдруг ей показалось, что кто-то ее зовет. Она приподняла голову и увидела у костровища того самого бойца, который недавно приходил к ней с медальоном. Он грустно смотрел на тлеющие угли, а потом из леса вышел мальчик в белой, светящейся рубашке до пят. Мальчик подошел к красноармейцу, погладил полупрозрачной, худенькой ручкой по голове, а потом они поднялись и пошли по невидимым ступеням вверх, и зазвучала хрустальная музыка, а потом они обернулись и помахали ей рукой, и боец шепнул — мы еще встретимся, ты же обещала найти меня! — и улыбнулся. А мальчик посмотрел строго-строго и погрозил ей пальчиком, а потом приоткрыл рот и хотел что-то сказать…

Но, его перебил Ёж, заорав:

— Подъем! Рита, вставай, рассвет уже!

Рита вздрогнула и проснулась.

— Еж, скотина, такая! Блин… Такой сон испортил…

— Эротический?

— Да иди ты, — и потянулась, разминая затекшее тело. — Который час?

— Четыре. Через час выходим.

— Гадство какое…

А потом она пошла в лес, по своим женским делам, отчаянно страдая от отсутствия зубной пасты… Ну и прочих необходимых женщине штучек.

«Вот!» — думала Рита, чистя зубы еловой веточкой — «Все удивлялась, как в таких условиях девчонки воевали? Вот так и воевали… Узнала на себе? Вот и терпи!»

Через полчаса, наскоро заправившись крепким чаем с сухарями, отправились в путь. Идти было не далеко, километров двадцать до деревни. Как обычно, делали каждый час привалы минут на десять. По пути Еж рассказывал байки, вычитанные им еще до экспедиции:

— Авиаполк. База неподалеку от озера. В полк приезжает генерал. И среди прочего спрашивает комполка, чего это авиаторы не разнообразят рацион свежей рыбой. В приказном порядке требует организовать улов. А в это самое время группа Ил-2 возвращается с задания. Вылет был не шибко напряженный, кое-что из боеприпасов осталось. Ну, пилоты и сбрасывают оставшиеся неиспользованными бомбы в озеро. Кверху брюхом всплывает рыбешка. На берегу комполка вытягивается по струнке и рапортует: «Товарищ генерал-майор, ваш приказ выполнен!». Генерал смотрит попеременно на озеро и на комполка, бормочет «Бл…, и ведь никто не поверит», садится в «виллис» и уезжает.

— Ёж — это звездёж. Б-бомбы, наверняка не вблизи аэродрома сбрасывали, — Юра скептически ухмыльнулся.

— За что купил, за то и продал! Я тут причем?

— Эх, Леонидыча бы сюда, он бы пояснил… — Вздохнул Вини.

— А чего Леонидыч?

— Так он же в Афгане бомбером летал! Не знал, что ли?

— Неа… Он же не говорил…

— Об этом мало говорят, Еж. У меня батя об Афгане только сильно пьяный говорить может, — сказал Лешка Винокуров.

— Оно и понятно…

Часам к девяти дошли бы…

Но дед, шедший впереди, вдруг остановился, в начале четвертого перехода.

— Тихо! Слышите?

Вини пожал плечами — вроде тишина. Обычные звуки обычного леса, ветерок шумит ветвями, птицы друг дружке песни поют, где-то топором стучат.

Топор!

— Значит так… Мы с Юрой пойдем, глянем — чего там и как. Вы ни с места. И сидеть настороже. Ни звука. Спрячьтесь где-нибудь. Подходить буду — угукну филином. Если кто пойдет другой — не стрелять — пропускайте. Шуметь не надо. Еж, понял?

— А я то чего опять? — Развел руками тот. — Я вообще всегда как рыба молчу!

— Громкая к-какая рыба, — улыбнулся Юрка. — Ну, пошли, что ли?

Они отошли чуть в сторону от тропы, ориентируясь на звук топора, иногда, впрочем, исчезавший. Идти было тяжело, завалы кусты, можжевельник и мелкие елочки. Как ни старайся идти тихо — все равно какая-нибудь ветка да хрустнет.

Наконец, впереди стало светлеть. Стал слышен разноголосый гомон.

Юра и дед, сначала перебежками, а потом ползком, подобрались к краю леса, выходившего на большое поле, усеянное воронками и вытаявшими трупами красноармейцев.

Около десятка немцев сидели на сухом пригорочке, сняв каски и жмурясь под ласковым солнцем. А трупы таскали пленные. Одного за другим они поднимали за конечности и оттаскивали к большим воронкам. От трупов невероятно смердело, но пленные вроде бы не обращали на это внимание. Только двое немцев старались дышать через надушенные, видимо, платочки. Остальные конвоиры были привычнее. По крайней мере, трупный запах не мешал им жевать бутерброды с салом.

Иногда гнилые ноги или руки отрывались, расползаясь в руках похоронщиков. Иногда тело просто разваливалось на склизкие черные куски.

Тогда пленные просто подбирали их и тоже кидали в воронки. А несколько бойцов покрепче рубили высокую березу. Одна уже валялась, с нее обрубал сучья, спиной к деду и Юре, здоровый мужик в летней, относительной чистой форме.

Потом он разогнулся, потер поясницу отошел в сторону и уселся на шинель, вытирая пот со лба…

— Толик! — шепотом крикнул Юра, ткнув деда в плечо. — Точно Толик!

— Ваш?

— Наш, да…

— Мда… Попал, парень… Чего делать будем?

— Выручать б-бы надо!

— А как? Это немцы, не латышские герои. Причем ветераны. Повоевали, видишь — спокойно как жрут? Привыкли к трупам.

— Да… Не ф-фельджандармы… А чего это в-вермахт пленных охраняет?

— А кому тут? В котле все-таки сидят. Не до жиру.

И замолчали, продолжая наблюдать за происходящим.

Тут один немец заметил, что Толик отдыхает:

— Aufzustehen! Schnell! Arbeite, das faule Schwein! — крикнул ганс и показал Толику кулак. Тот приподнялся и снова стал обрубать ветви.

— Свиньей еще об-бзывается… — заворчал Юра. — Чего интересно они деревья тут валят?

— Скоро узнаем.

Скоро случилось примерно через час. Толик к тому времени приготовил уже три березы. Потом четверо лесорубов сели в сторонке, а двое стали распиливать стволы на двухметровые бревна.

— Дрова, видать, заготавливают… — предположил Юра.

— Или строить, чего…

Пилили долго, то и дело меняясь. Двуручка была одна, да и пленные богатырским здоровьем не отличались.

В конце концов, работа была закончена, — одно большое бревно распилили на шесть маленьких — и немцы разрешили им отдохнуть.

Тех же, кто таскал трупы — собрали в кучу. Двоим дали лопаты, закидывать воронки, остальные подошли к бревнам и, разбившись по двое-трое, потащили их к полю.

Немцы пошушукались между собой, потом дружно заржали и пинками заставили пленных выстроиться на одной линии и поставить вертикально бревна.

— Auf die Plдtze… — крикнул старший среди немцев, встав на пригорок. Пленные присели.

— Fertig… — поднял руку с пистолетом вверх. Мужики встали на четвереньки…

— Los!!! — и выстрелил в воздух.

По выстрелу пленные, с огромным трудом приподымая тяжелые березины, начали трамбовать землю, по шагу продвигаясь дальше от леса.

— Чего п-происходит? Не п-понимаю…

Немцы засвистели, заорали и даже захлопали в ладоши, подбадривая пленных красноармейцев.

— Один черт знает, что там в германскую голову пришло…

Лесорубы мрачно смотрели на соревнование. Толик судорожно сжимал топор.

— Давай-ка сползаем по кустам до них.

Воспользовавшись тем, что немцы смотрели в сторону поля, дед с Юрой украдкой поползли по краю леса.