Воспоминание о счастье, тоже счастье… - Сальваторе Адамо

Как-то вечером, хотя не приходилось мне видеть её около трёх месяцев, объявилась Пьеретта, на этот раз рыжая. Позвонила в мою дверь, чтобы одарить непременным своим: «Привет, малыш!» и, как если бы болтали мы с ней не далее, как вчера, протянула мне дымившую кастрюлю со словами:

— Ризотто мсье, как заказывали!

Обуздав удивление своё, реагирую так, будто ждал оригиналку эту, по виду только что вытурившую гостей своих, не озаботившись ни приличием, ни долгом, следовавшим из давнишних отношений. Предлагаю-таки ей войти.

Явилась она весьма кстати, я как раз готовился расколотить три несчастных яйца, чтобы изжарить омлет с колбасой, чем собирался довольствоваться по причине отсутствия блюда более замысловатого. Потому принимал её я с большим, нежели в первую встречу нашу радушием, да и с неким уже интересом, подогреваемым щедростью редкостной сей персоны.

Взглядом указала она на левую свою подмышку; я понял, что следовало достать бутылку красного вина, хранившуюся не в совсем прохладном месте… так сказать. Тигнянелло Антинори восемьдесят первого — «Mizzica!», «Чёрт возьми!» — эхом откликается во мне схоронившийся переводчик. Не будучи особо сведущ в энологии, ведал однако я, что среди вин итальянских знатоков — то было наиболее уважаемым. Ризотто с мозгами от Монтекаттини, вино из Валь ди Пеза, её неповторимая компания… да тут у меня вся Тоскана причалила. Вот здорово!

Ризотто было вкусней, чем в первый раз, потому как было свежо, а Пьеретта и вправду мила. Макияж чуть резковат, особенно на глазах, вкруг подведённых краской для бровей, да губы, и так от природы припухлые, а тут ещё ярко красным замалёванные. Какого же она могла быть возраста? Сорока пяти, может, а не то — и пятидесяти лет? Но, всё весьма и весьма умело закамуфлировано.

— Ну, малыш, на сытое брюхо и разговор слаще. Тебе нечего мне рассказать?

Не успев проглотить, попытался я пробурчать что-то ей в ответ, но вместо того выплюнул в неё несколькими, увильнувшими от расправы рисинками. Усовестившись, конечно же, не смог удержаться я, однако, от смеха и закашлялся, да так, что чуть было не задохнулся. Пьеретта поднялась с места, стукнула со словами: «Это всё от радости», меня по спине и уже как бы себе самой добавила:

— Нет лучше радости, чем неожиданная… Ты, видать, мне рад… Ну, давай, выкладывай, что там у тебя… Кто это залил твой балкон?

Прокашлявшись, рассматриваю такую же как и я любительницу смеси вульгарщины и гостеприимства, словечки которой царапали слух, но, что удивительно, и придавали её речи особую притягательность. Поблагодарив её, улыбаюсь ей как можно приветливей в виду чертовски путанной астральной ситуации на моём небосклоне, после эфемерного прохождения по нему кометы моей любви и слепой службы своей на посту Великого Неудачника. Намеренному забвению в голове моей вопреки, взрослая сестрица Маленького Принца становилась всё более явственной, занимая всё больше места, так что, не смотря на истекшие со дня последнего её исчезновения несколько месяцев, не покидало меня ощущение встречи с ней буквально накануне.

Это, как если бы, едва увидав её и прикрыв глаза, запечатлел бы я образ её на сетчатке намертво.

Вот вам образчик того, как можно вдохновить одной единственной улыбкой, если тот, кому вы адресуете её, способен выслушать так, что не описать словами, и Пьеретта, казалось мне, принадлежала к редкостной этой категории слушателей.

Мне пришла на память последняя наша встреча; не смотря на различие наше во вкусах на живописный предмет, ощутил я некую симпатию при нашей взаимной склонности к упорству в желании каждого сокрушить другого в ораторском поединке.

Чтобы ещё более оживить и без того дружескую сопричастность, установившуюся между нами, я рискнул поставить танго. Особо не выбирая, я наткнулся на «Desencanto» («Разочарование») Энрике Сантоса Диссеполо, в берущих за душу словах которой утверждалось, что жизнь всего лишь кладбище наших мечтаний. Могло ли попасться более правдивое, более точное послание душе брошенного служки похоронного бюро, каковым я и являлся?

— У тебя есть диски с танго!

— Ну, да… Почему это вас удивляет?

— В твоём-то возрасте…

— Для танго возраста нет! Вот уже десять лет, как я в членах Клуба Танго в Лувьере.

— Я от него без ума. Оно заставляет меня летать, я только это во время работы и слушаю, мне очень хотелось бы повидать твой клуб.

— Когда захотите, но у вас не будет пары, я там танцую только с дамами почтенного возраста…

— Льстец и волокита.

— Как же вы можете слушать музыку и работать?

— Нормально… скажем, она её скрашивает. Как-нибудь придёшь, увидишь. Тебе понравится.

— Вам повезло. У меня на работе другая музыка играет, приходится терпеть.

— Ну и ну! И что же, рок-н-ролл?

— Не совсем… похоронные марши, реквиемы… я служу в похоронном бюро… так-то вот… ассистентом у техника похоронных процедур.

— Да, ты что! Не шути! Ты разыгрываешь меня, малыш!

— Я бы себе этого не позволил… ну или может быть потом, позже.

Она сделала обеими руками рожки, сплюнула под стол, бросила через оба плеча по щепотке соли, посмотрела мне прямо в глаза и расхохоталась…

— Я так и знала, малыш… Я обереглась и сходила в церковь, поставила свечку святому Антонию, чтобы он за меня заступился.

И, ничтоже сумняшися, продолжила:

— А деревья-то твои, что же… всё ещё голубые?

— Есть теперь даже и красные, — ответил я.

— Они что же, малыш… подгорели, что ли… тебе бы пожарных вызвать… ха-ха-ха…

И зашлёпала себя при этом по ляжкам.

Внезапно, совсем другим тоном, без всякого там видимого сочувствия и запросто так, заявила мне, «что была мне за няньку».

— Что-то не катит? Может, могу чем помочь… есть у меня кой-какие возможности, скажем по работе.

— И что же вы делаете, не считая лучшего в мире ризотто?

— Не твоё дело!

Я заглянул в глубину её глаз, она вызывала во мне доверие, я же нуждался в разговоре с «обычной» женщиной. Открыл я кейс бывшего бухгалтера, достал из него фото той, которую продолжал разыскивать.

— Очень мила, — заметила она. — Это та, которую ты ждал в тот вечер?

— И да, и нет.

— Так да, или нет? — уточнила она с дружеской настойчивостью.

— Я ждал её с уверенностью, что она не придёт.

— Больно мудрёно всё!

— Всё, как в романе, забавно. Доказательство тому то, что не видел я её больше года.

— Вместо того, чтоб как дурень какой ждать, со скуки подыхая, да палец посасывая, мог бы и поискать её.

— Не мог позволить себе лишить её права выбора.

— Размазня… чего уж тут оправдываться. Вот и правильно, что при тщедушности твоей не стала она к тебе вертаться, хватило ума-то.

— И на том спасибо!

— Так ведь не за что, парень, как зовут-то её?

— Шарлота.

— Это мило, но всем уж надоело, бабку мою так ещё кликали. А что, теперь это снова модно?

— Да, только она просит называть её Шарли.

— Чудно. Хотя теперь меня ничего уж не удивит.

Она всматривается в фото.

— Скажи на милость, я же видела уже эту девчуру.

— Ну, да! — ответил ей я, мысленно спрашивая себя самого, откуда этот старый парижский акцент у неё, живущей в Эн-Сент-Мартине.

— Как-то вечером, что-то между восьмью и девятью часами, в прошлом году… выехала я из деревушки на работу и видела её в свете моих фар… несколько секунд… она шла от вокзала…

— Вы уверены в том, что высказали?

— А я что, высказываю? Я дело тебе излагаю… Не можешь ты попроще, черт тебя дери! Так о чём, то бишь, я? Ах да, я ехала к вокзалу, она шла от него. Вид у неё был потерянный. Я остановилась, чтоб спросить у неё, откуда она идёт и не нужна ли ей моя помощь, только она другую машину остановила, та ехала в ту же сторону. Видела я, как она села туда и был при ней букет цветов… я дальше поехала.

— При ней был букет цветов? Когда же это?

— Так, парень, минуту… календаря у меня в животе нету.

Пьеретта плесканула нам Тиньянелло, несколько секунд изучала свой стакан, затем провела ладонью по шее, посмотрела на потолок и наставительно объявила мне:

— Могу тебе сказать, что было то 1-го сентября… потому как весь день видела я с цветами множество народу, но вот в такой поздний час показалась эта девица мне странной.

— Пьеретта, вы уверены в том, в чём уверяете меня?

— Что я сказала «странной»?

— Будьте серьёзней, это важно… как можете вы быть совершенно уверены, как вы можете помнить это по прошествии столько времени?

— Не знаю. Бывает же так, что заберёт тебя что-то вдруг, поди разберись отчего… вот, и та девчушка… одна, средь ночи, испуганная и всё же решительная, она меня заинтриговала. Уверяю тебя, она это была… пускай, может, и немного с другой причёской.