Воспоминание о счастье, тоже счастье… - Сальваторе Адамо

Он был архитектором, искренне любил свою жену, служившую в земельном комитете. Деловые, поначалу, контакты довели их до любви, опиравшейся на полную взаимодополняемость — по сути, во вкусах и в мечтах. И все же таки архитектор не смог избежать влюблённости в другую женщину. Трудно объяснить, откуда взялась та нехватка чего-то в казавшейся столь гармоничной, официально зарегистрированной семье. Что там было не так? Был ли он большим мечтателем, нежели супруга его? Никто из окружения не способен был развеять это непонимание. В любом случае душа его, в связи с тем, терзалась в мучениях. Как это чаще всего и бывает, любовнице в конце концов надоело слушать его обещания о разводе. А тут ещё и жена, догадавшаяся о двойной жизни супруга, регулярно стала выдвигать претензии. И приходилось ему лгать одной, чтобы уверить другую, и наоборот. Но, чем тактичнее, как казалось ему, вёл он себя в отношении обеих возлюбленных, тем больнее их ранил. Мука доставляемая им, отдавалась эхом в нём, переполняя его, лишала сна. На него навалилась депрессия, не дававшая сосредоточиться на работе. Как правило, все подобные истории заканчиваются выпадом одной из женщин. Случилось же так, что архитектор отказался склонить голову перед сей неизбежной перспективой. Как-то, вернувшись вечером домой, он с порога объявил супруге, что принял ислам, и потому, отныне, получил право иметь двух жён. Однако поостерёгся при этом рассказать, что в одночасье, всё в той же мечети Шарльруа, с любовницей своей обручился. При благословении, дескать, имам нарек его новым именем, Омар. Призвав на помощь весь свой юмор, до последнего помогавший ей хоть как-то мириться с путанными объяснениями нередких запаздываний, да и отсутствия мужа, она расхохоталась. Приняла всё за очередную его скверную шутку. Поболтали ещё о чём-то, о другом.

Но, фантастическое это известие нашла она столь чудовищным, что овладело ею сомнение и провела она собственное дознание. Раскрылась правда истинная, превзошедшая всё, к чему она себя готовила. Тогда она, придя домой, вскрыла себе вены. Архитектор, мучимый совестью, не намного пережил её, накануне погребения супруги пустил себе в лоб пулю.

Так что, у нас образовалось сразу два трупа… и по цене не одного, будьте уверены — с Фернаном такие штучки не проходят.

А тут ещё дело мясника, из-за которого уже две недели вся полиция Монса, включая нового рекрута Розарио Беллясе, пребывала в полнейшем смятении. Гордый уж тем, что допущен к самым сокровенным секретам, но не предавая профессиональной тайны, Розарио сливал мне имеющуюся у него информацию малыми каплями, держа, тем самым, в напряжении и ошеломляя прозорливостью.

Втолковывал мне, будто жуткую ту, скрытую от посторонних глаз, символическую и нарочитую, игру кровожадного мясника, он фактически разгадал. Останки женских тел обнаруживали вдоль всей Эн, на улицах Сантанс[13], Экзекюсьон[14], Энкьетюд[15], Сент-Симфорьен[16], из чего следовало, что тот, как бы, обезглавливал II-ой век.

Мясник в своих деяниях был последователен, это поняла вся Бельгия.

Розарио же, плут, размышлял шире остальных.

— Кому сегодня известно, кто такой этот святой Симфорьен? — спрашивал он у меня. — Папа, и тот его позабыл. Где говорят об этом мученике? Подумай, Жюльен…

— Не понимаю, Розарио.

— Есть два варианта.

— И?

— Речь идёт либо о неком жителе из одноимённой сельской дыры по шоссе Бинч — Монс, или же…

Розарио скребёт затылок на манер Коломбо.

— Или же?

— Или же о ком-то, кто посещает колледж Сент-Симфорьен в Эн-Сент-Винсент.

— Ну…

— Понимая, что наш мясник — вспомни о ловкости, с которой управляется он с пилой — получил навыки коновала или хирурга, мне не кажется невозможным проверить всех профессионалов, занятых на разделке животных, бывших или нынешних, живших или всё ещё продолжающих жить в деревушке и посещающих храм имени этого святого.

— А любой из бывших студентов колледжа его имени мог стать мясниками или хирургами?

— Так, ты всё понял, село… В том и в другом случае, их не тысячи.

— Здорово, Розарио, ты на правильном пути.

— Есть тут у меня одна мыслишка, только никому не рассказывай.

— Клятвенно заверяю тебя, Розарио!

Психоз, охвативший всю область, равнодушным не оставил и меня, порой трудно было мне избежать пусть и неправдоподобной, но так же и до конца не невозможной мысли, что милая беглянка моя могла попасть в сети монстра. Просил я Розарио раздобыть как можно более полный список бедных Евиных дочерей, об исчезновении которых соответствующие власти заявили официально.

Не было у меня координат и экс-будущей тёщи моей. Припомнилось даже, что та была прохладна с дочерью, из-за меня. Не осмелился бы ни за что я, конечно же, связаться с ней, из страха столкнуться с нежеланием говорить со мной, но и из риска нарваться непременно брошенную трубку. Счастлив был бы услышать её: «Аллё, драгоценный мой Херман», и не отвечать, а вздохнуть лишь на это, уверовав, что живёт она, пусть и без меня, но, отчего-то, и не у матери своей. А ещё лучше, тихо так… но об этом и мечтать не осмеливаюсь, сиё было бы уж слишком.

«Ладно, Розарио скоро всё прояснит…» — подумалось мне.

Несколько дней спустя, в обеденный перерыв, беру напрокат наш труповоз, чтобы навестить своего друга, инспектора комиссариата Монса, позвал меня он через Легэ и пригласил повидаться, с тем чтобы продвинуться вперёд в нашем расследовании…

Прибываю в то самое время, когда он приступает к допросу одного из мясников, в предположении многочисленных. Односельчанин мой появляется в дверях одного из кабинетов и знаками предлагает мне дождаться его, заговорщически подмигивая в мой адрес. Розарио известно, что с того места, на коем я сижу, всё слышно и, более того, можно разглядеть подозреваемого. Инспектор Беллясе вопросы свои задаёт, отчётливо артикулируя. Смею доложить, субъект, едва мною различаемый, соответствующей комплекции… с всклокоченными волосами и бородой, огромными, сплошь укрытыми татуировкой руками, торчавшими из драной, кожаной жилетки накинутой на голое тело. Но, я тут же прогнал от себя легкое на помин обвинение в адрес этой «грязной рожи».

Розарио: — Ты мясник?

Субъект: Что вы хотите сказать этим «мясник»?

— Ты разбросал мусорные пакеты с женскими останками по вдоль Эн?

— Я… Да, как вы смеете задавать мне этот вопрос? Послушайте… у меня на это руки коротки.

— Память у тебя, можно сказать, короткая… ты мясником был?

— Да, а что?

— В Сент-Симфорьене жил?

— Там всё ещё и живу…

— Кто такой святой Симфорьен?

— Святой.

— Так, а ещё?

— Что я, знаю?

— Что он такого сделал?

— Нимб, что ли, свой разбил?

От Розарио не ускользнул след усмешки, что обыкновенно им пренебрегалось.

— Эй, чувак… ты смеёшься, что ли, надо мной?

— Совсем нет, мсье полицейский, но откуда мне это знать?

— Ты в церковь ходишь, или когда-нибудь ходил?

— Нет, я всё время в кирку хожу.

— Потому и не знаешь, кто такой этот святой?

— Так… у протестантов нет святых.

Наступает тишина… Раздосадованный Розарио постукивает кулаком по тыльной стороне второй руки. К допросу подключается молчавший прежде комиссар Дюмолин. Он извлекает из какой-то папки фото.

— Узнаёте? Это голова одной из жертв.

— Это Жаклин, только без вставной челюсти…

— Кем она тебе приходится?

— Были какое-то время вместе…

— Бил её?

— Только, когда заслуживала.

— Как это?

— Если препиралась.

— А ещё? Ну-ка, рассказывай.

— Когда храпела…

— А отчего она храпела?

— Вы хоть одну бабу знаете, которая не храпит?

— Не моё это дело… так почему она, Жаклин эта, храпела?

— Бывало, возвращался домой поддатый, поздно ночью, ну будил её, чтоб поколотить… но из-за этого в мясники… куда там… чтоб я распилил!.. Да, вам лишь бы кого в виноватые… все вы полицейские такие… вот хотя бы меня, честного воришку, и туда же… хотя я сам бы для неё на части разорвался. Также и с первой моей бабой, когда она кончила с собой, прыгнув с машины, на скорости сто в час. Пытались повесить её смерть на меня… А я хотя бы потому был не причём, что не мог её удержать. Хотел бы я на вас при этом посмотреть, рёхнутую держать и тут же, как того требуют в правилах вождения, ни при каких обстоятельствах руль не бросать. И потом… эти бабы… вы же знаете, когда им что-то в голову взбредёт… Ну, может, мне нужно остановиться было, когда она слетела с «Хонды», но, я же спешил, мне было нужно успеть к началу забастовки, чтоб всё не перекрыли… нелёгко было тогда, вы же знаете, мсье сыщик.

— Комиссар!

— Как хотите… А то, любил я её… когда увидел в зеркале заднем, дак слёзы на глаза навернулись. Даже сумочку ей бросил, подумал, понадобится ещё вдруг, если выживет.