Волшебный пояс Жанны д’Арк - Екатерина Лесина

— Семейная легенда, — сказала ведьма, улыбаясь широкой беззубой улыбкой, дыхнула в лицо Жанны зловонием и пеплом. — Семейное проклятье… ты имеешь право знать, Жанна… ты одной с нами крови, одной души…

Жанна не верит в проклятья.

И уж тем более не поверит ведьме! Господь милосердный защитит, и Дева Пресвятая… ее благословение развеет темные чары… надо молиться… но Жанна не помнит слов молитвы!

Это открытие, ужасающее в своей откровенности, привело ее в ужас.

Как она могла забыть?!

— Жанна была и вправду наивной девочкой, верящей искренне, яростно… ее легко было убедить в том, что она должна сделать ради страны, короля… брата… Брату она верила безоговорочно. А он использовал эту веру. Именно брат и подсказал ей, кто будет королем. Брат научил, что говорить… он ведь и с Карлом знаком был… отчаявшимся мальчишкой, который знал, что имеет права на корону, но что права, когда нет сил отстоять их?

Ласковый шепот, которому нельзя верить. И Жанна стискивает зубы, а руки сжимает так, что острые края пластин впиваются в кожу…

— Карл поверил… а следом за ним поверили и другие… это был великий заговор… во благо, Жанна… Верно?

— Во благо, — шепотом повторила Жанна, силясь отрешиться от головной боли и дурноты.

— Именно. Ее объявили посланницей Господа, а в Бога тогда верили иначе… и если Он, Всемогущий, снизошел до того, чтобы объявить Карла истинным королем, то в воле ли народа противиться? Людям пообещали мир и спокойствие, и всего-то надо, что восстать в едином порыве, сбросить ненавистных англичан… освободить Орлеан, что и было сделано… а потом… потом случилось непредвиденное… Жанна попала в плен.

Этот голос мешал уйти в забытье, он был и проклятием, и спасением. Жанна не хотела слушать, потому что все сказанное — ложь.

Не было заговора.

Не было…

…Во благо…

Чей-то шепот и теплое прикосновение, рука к руке… имя Божие… а архангела… меч, который не пристало поднимать женской руке. Он тяжел, неудобен, но Жанна привыкла…

…Что с ней?

Внушение.

Старуха гипнотизирует, не иначе… Жанна не верит в мистику, но гипноз — не мистика, а реальность. И надо противостоять…

— Ее предали. Почему? Король ли испугался, что посланницу Бога славят слишком уж рьяно? Или те, кто стоял за Жанной, решили, что настал ее час? Живые герои опасны… живые герои норовят сделать что-то, что развенчает их героический образ… живые герои не подвластны королям. И как знать, что у них на уме…

Сердце почти остановилось.

И в этот миг, когда Жанна почти умерла, пояс разомкнулся сам собой. Он змеей выскользнул из онемевших рук, упал, и Жанна смогла дышать.

Она и дышала вязким пыльным воздухом, в котором теперь отчетливо ощущался привкус мирры и ладана.

Пепла.

Костра.

— Вы… вы говорите… — Жанна потрогала свое горло, которое оказалось целым, а изнутри ощущение такое, что она огонь глотала.

— Рассказываю тебе небольшое семейное предание. — Алиция Виссарионовна потрогала пояс тростью. — Мертвый герой останется героем… удобным, послушным…

Жанна присела на корточки.

Надо было поднять пояс.

Вернуть в витрину, где ему самое место… а лучше передать его в музей… там будут рады подобному подарку…

— Но тот, кто должен был подарить ей смерть, ошибся… и Жанна попала в плен к англичанам… там состоялся тот самый суд… Жанну признали виновной и сожгли. А Жиль де Ре, до последнего веривший, что соратники помогут дорогой сестре спастись, понял, что его использовали… их обоих использовали…

— Почему они…

— Не выкупили Жанну? Прости, деточка, а зачем? Напротив, англичане сами сделали все, чтобы завершить сию историю максимально красиво. Суд. Обман. Подлог. И костер, о котором каждый знал, что жгут вовсе не ведьму, а святую. Да они канонизировали Жанну раньше папы… превратили Орлеанскую деву в великомученицу…

Алиция Виссарионовна подняла пояс.

— Пояс подарил Жилю де Ре дед, а тот отдал сестре в знак того, что будет ей защитой и опорой… символический дар. Пророческий. Из всех сокровищ, когда пришло время, Жиль спас именно его…

Она уложила пояс в витрину, провела морщинистыми ладонями по металлу.

— А с ним и проклятье… Такое предательство не могло остаться безнаказанным.

— И… и в чем проклятье?

— Пояс помогает женщинам нашего рода. Делает нас сильней. А мужчины… Что ж, у любой силы своя цена…

— Вы так спокойно…

— У меня был сын, — ответила Алиция Виссарионовна. — Он родился… больным… и умер в пятилетнем возрасте. Для него смерть стала избавлением… и для меня тоже. И нет, я не желаю внукам зла, я лишь знаю, что им суждено было родиться в проклятой семье…

Она опустила стекло и витрину заперла, а ключ убрала в навершие трости.

— Не думай о плохом, деточка, — Алиция Виссарионовна оперлась на руку Жанны. — Тебя он признал…

— С чего вы взяли?

— С того, дорогая, что ты выстояла… выстояла, и это многое меняет… очень многое… но погоди с отъездом хотя бы до ужина, ладно?

До ужина?

Почему бы и нет.

— Англичане совершенно потеряли страх, — Гийом говорил вполголоса.

Он всегда разговаривал тихо, так, что поневоле приходилось наклоняться, чтобы расслышать слова. И эта привычка приятеля донельзя раздражала Жиля. Можно подумать, в том, что происходит, есть нечто новое?

Война?

Так она уж который год длится. Идет и идет… Жиль на этой войне вырос и представить себе не способен, каково это будет, ежели вдруг она закончится?

Он особо и не верит, что закончится.

Нет, как добрый вассал своего короля, Жиль обязан думать о мире. Он и думает.

Иногда.

И мир в его представлении наступит исключительно тогда, когда последний англичанин отправится в преисподнюю. А бургундцы следом за ними.

Жаль, на всех Жиля не хватит. Он и так повоевал довольно и вновь был ранен, что весьма огорчило и деда, и супругу, которая осмелилась попенять Жилю, что совсем он себя не бережет. Ее забота была приятна. Да и сама Катрин… Пожалуй, Жиль полюбил ее, если и вправду способен был на столь бесполезное чувство, как любовь.

С ней было спокойно.

С ней он мог не притворяться кем-то иным… и рассказывать едва ли не обо всем. О схватках. О победах. О боли поражений в тех редких случаях, когда приходилось отступать…

…О том, что двор уныл.

…И король слаб.

…Он не похож на короля, каковым представлял его себе Жиль. Монарху надлежит быть примером для подданных… он эталон доблести и славы, а это немощное создание, кого оно способно вдохновить? И король в глубине души знает об этой своей слабости, а потому пытается казаться выше, важнее, чем есть на самом деле.

Катрин слушала.

Утешала.

Ах, если бы она еще наследника сумела подарить…

После того, первого ребенка Господь еще дважды благословлял их брак… или это не благословение было, но проклятье? Двое мертворожденных… и слезы Катрин, которую Жиль пытался утешать, но чувствовал, сколь бессильны были слова перед ее горем.

И он горевал, но иначе.

А дед все зудел, что совершил ошибку и что еще не поздно ее исправить… Жиль молод, а при дворе полно девиц, которые не откажутся составить ему партию… а что до Катрин, то… всякое случается.

— Только попробуй, — сказал Жиль, стиснув кулаки. — Она моя жена. Ею и останется. А если ты…

Он заглянул в светлые ледяные глаза старика.

— Если ты тронешь ее… — Он повторил это медленно, так, чтобы старик понял, что Жиль весьма серьезен. — Я уйду в монастырь.

— Ты не разумен, мальчик мой.

— Пускай…

Старик отступил.

Поверил? Похоже, что поверил, поскольку не в прежнем его характере было отступать. Он больше не заговаривал о повторной женитьбе, но лишь намекал, что если Господь не дает законных детей, то не грех было бы завести пару-тройку незаконных. А там, глядишь, как-нибудь и…

В этих словах имелась своя правда.

Катрин огорчится, но… Жиль не имеет права род вовсе без наследника оставить. Впрочем, исполнять заветы деда он не спешил. А нынешнее ранение, не столь опасное, сколь болезненное, вовсе лишило Жиля постельных утех на весьма длительный срок.

Остались беседы.

— Люди устали от войны, — продолжил Гийом. — Крови пролилось слишком много… и народ уже готов поддержать англичан.

— Что?

Если прежде Гийом не сказал ничего нового, то теперь…

Жиль обернулся, глянул на приятеля.